Этика Нового Завета

Роль разума в построениях Шюсслер Фьоренцы не вполне понятна. С одной стороны, очевидна ее убежденность в ценности историко-критического исследования, и она резко критикует феминисток, которые считают историческую критику неактуальной для своих забот[315]. Она разрабатывает историческую и герменевтическую программу, где аргументированному дискурсу отведена важная роль как орудию богословской реформы. (Апеллировать только к опыту и интуиции, значит, отдавать как прошлое, так и современные научные институты на откуп угнетающим силам статус-кво.) С другой стороны, в отличие от Нибура, она никогда напрямую не говорит, что какое-то рациональное соображение перевешивает учение Нового Завета. Скорее, в своей исторической аргументации она пытается поместить новозаветные учения в контекст, который разоблачит их патриархальные предпосылки. В общем и целом Шюсслер Фьоренца не утверждает, что разум сам по себе составляет достаточную основу для формирования этических суждений.

Зато опыту Шюсслер Фьоренца недвусмысленно отводит фундаментальную роль. Феминистская герменевтика «создает в библейской этике сдвиг парадигмы, не апеллируя к Библии как к первоисточнику, но начиная с женского опыта и мечты об освобождении»[316]. Эту богословскую программу она решительно объявляет в первой главе книги «В память о ней». Мы уже приводили выше ее слова: «Этот личностно и политически отраженный опыт угнетения и насилия должен стать критерием пригодности библейских толкований и критерием утверждений о библейском авторитете»[317]. Это означает: «Предлагаемая здесь модель помещает откровение не в тексты, а в христианский опыт и общину»[318]. Цитаты можно было бы еще умножать и умножать, но ограничусь еще только одной: «канон» боговдохновенной истины она берет «не из библейских текстов, а из современной борьбы женщин против расизма, сексизма и бедности как угнетающих систем патриархии, а также систематического исследования ее в феминистской теории»[319]. Любопытно, что здесь Шюсслер Фьоренца включает феминистскую теорию в число авторитетных норм, в соответствии с которыми нужно оценивать Писание. Впрочем, апелляция к «современной борьбе женщин» хорошо согласуется с ее программным акцентом на опыт.

Шюсслер Фьоренца решительно говорит о последствиях такого методологического решения:

Библия более не является авторитетным источником. Однако женщины могут находить в ней ресурсы для своей борьбы за освобождение[320].

Она выложила все карты на стол. Ее глобальный проект историко-критического исследования Нового Завета находится в услужении у герменевтики, которая прямо подчиняет авторитет Писания авторитету современного опыта. Когда ей удается извлечь из Нового Завета информацию, полезную для женской борьбы за освобождение, она приветствует такой вклад текста. Там, где Новый Завет выказывает враждебность по отношению к этим заботам, он отвергается как патриархальный идеологический конструкт, не имеющий богословского авторитета.

(Г) Прагматический аспект. Каковы плоды феминистской критической герменевтики освобождения, разрабатываемой Шюсслер Фьоренцой? Эти плоды можно увидеть в нескольких маленьких, но убежденных женских общинах, которые были созданы в конце XX века, отчасти под воздействием ее работ. Более косвенное свидетельство - огромное влияние феминистского движения на господствующие церкви, на семинарии, а также научные организации вроде Американской академии религии.

Шюсслер Фьоренца мечтает об основании «центров пастырско-богословской интерпретации», которые бы интегрировали тщательное историко-критическое изучение Библии с глубоким социально-политическим анализом современной ситуации и заботами о нуждах верующей общины. Такие центры отличались бы от нынешних семинарий более широким кругом участников. В них входили бы не только профессиональные ученые и семинаристы, но и «представители разных церквей и общин, представители разных рас, полов, возрастов, культур и профессий, люди с разной образовательной подготовкой»[321]. Намерения, конечно, похвальные, но пока что это чистой воды утопия.