Факелы на зиккуратах (СИ)

И была еще одна оговорка, которая мешала Фабиану не то что решаться на захват самой верхней платформы – планировать плацдарм для этого: общественное мнение. Чисто гипотетически: Альбрих скидывает всех конкурентов с самых верхних этажей пирамиды, остается один; требует от Фабиана присоединиться к нему, просит его; чисто гипотетически под пеплом того, самого первого вожделения, пожиравшего Фабиана всего ничего времени, осыпавшегося враз и навсегда, чудом сохранилось, ждало своего часа семя чего-то настоящего, чего-то, что воспользовалось бы пеплом как удобрением, укоренилось, проросло, превратилось в мощное, здоровое дерево – иными, неметафорическими словами, Фабиан согласился бы стоять рядом с Альбрихом на вершине зиккурата. И? Не пришлось бы увеличивать охрану втрое-впятеро, не пришлось бы ломать через колено идеологические отделы инфоканалов, чтобы они приняли как данное гомосексуальные отношения – и все равно в любой момент ждать либо камня в голову от фанатика из народа, либо выстрела в спину от своего же из охраны, который совершенно искренне полагал: исключительно он и она, мужчина и женщина? Либо Альбрих искренне полагал, уверившись в своей успешности, что и в таких вопросах общественное мнение ему подвластно, либо предпочел не замечать, насколько оно важно. Ну или тогда, с девятнадцатилетним Фабианом отказывался даже допускать возможность паритетных с ним отношений. Иными словами, он бы властвовал, а Фабиан маячил за его спиной в приличном удалении. Приличном настолько, чтобы никому в голову не пришло громко говорить о постельной грелке великого консула.

Никакой из этих раскладов не устраивал Фабиана. Ни необходимость выступать против всех и вся, бравируя отношениями, которые если и допускались в обществе, то только как что-то маргинальное и у людей, которые ни с какой стороны не являлись светочем нации, лицом общества и чем там еще – каких-нибудь актеров, художников, кого еще. Ни необходимость прятать Абеля, притворяться, что он – всего лишь незначительная часть его жизни. И едва ли бы Абель сам согласился с необходимостью быть спрятанным – лучше уж никак, чем как-нибудь. Ни необходимость постоянно следить за спиной своей и Абеля, чтобы никто из приближенных не нанес удар во имя высшей морали. А стоять наверху Фабиан хотел не один. Еще год назад он просто хотел наверх. Сейчас – у этого его желания появилось одно «но», второе, третье… появился Абель. Появилась его болезнь. И кто его знает, что делать теперь.

А полностью помешавшийся на своей семье Аластер Армониа, ловко перехвативший от маменьки пару фондов, отвоевавший у очередной папенькиной совсем молоденькой жены, которая радовалась как ребенок, оставшись вдовой, все папенькино наследство, а все в понятии Армониа значило «ВСЕ», включая и мебель из служебных помещений, поделившийся наследством со своими единокровными сестрами, которые на удивление почти не напоминали папеньку ни характером, ни внешностью и были вполне приятными в общении людьми, оказался достаточно богатым человеком. В генах у них эта банкирская хватка была, что ли? Фабиан давался диву, насколько просто легкомысленный, светлоголовый, болтливый Армониа болтал и о деньгах. Туда их всунуть, туда перевести, там дыры подлатать – и на тебе, лишняя пара тысяч талеров капает ему на счет.

– Будущее наших крошек следует обеспечивать очень основательно, – с серьезной миной говорил он Фабиану. Тот выслушивал его нравоучения с каменным лицом: смеяться было нельзя, а отвечать что-то умное на слова Аластера, которые словно в насмешку над здравым смыслом и приличиями были словно выдраны из дешевого фарса, было глупо. Фабиан ограничивался неторопливыми кивками, Аластер осматривал его подозрительно прищуренными глазами, удовлетворялся осмотром и продолжал сюсюкать о своих крошках.