Факелы на зиккуратах (СИ)

– Знаешь, сколько на мне проверяли этих терапий? Которые все выглядели очень перспективными? После одной самой перспективной у меня рука отказала, прикинь? После другой, передовой, новаторской, еще что, спроси у Елфимова о лекарстве под номером БЛ-256/44… – он опустил глаза,перевел дыхание; рука, прикрепленная к манипулятору, поднялась к лицу; Абель непослушными пальцами провел под глазами, – меня три месяца лечили от тошноты и скачков давления. Лекарство, кстати, запретили, потому что оно оказалось слишком токсичным. И с переливанием крови тоже пробовали. Фабиан, когда ты читаешь в какой-нибудь медицинской энциклопедии, что БАС неизлечим и до сих пор не существует доказанных способов его лечения или хотя бы консервации, верь этому.

Он опустил глаза; кресло развернулось и подъехало к окну. Фабиан подошел к нему и опустил руки на плечи, нагнулся, прижался щекой к его щеке.

– Думаешь, стоит верить вере? – тихо спросил он.

– У меня нет вашей ловкости в обращении со словами, господин пятый консул, – прошептал Абель. – Я вроде чувствую, что в вашей фразе заключается подвох, но уловить его не могу.

Фабиан стал на колено рядом с его креслом, осторожно провел подушкой большого пальца под глазами – правым, потянулся, коснулся правой щеки губами – левым, и снова коснулся губами его лица.

– Перед твоей непосредственностью блекнет самое злостное коварство самого коварного консула, Абель, – прошептал он. – Но давай все-таки посмотрим, что говорят умные люди в лице Еноха Агазариана.

– Еноха? – тихо переспросил Абель. Он сидел, прикрыв глаза, приоткрыв рот, тихо вдыхал запах Фабиана, и его руки подрагивали – экзопротезы были очень чуткими, хорошо обученными, отлично улавливали нейросигналы – и то поднимались, то опускались снова, слишком наглядно демонстрируя растерянность, в которой пребывал Абель.

Фабиан предпочел не обращать ни своего внимания, ни Абеля, на такие мелочи, посмотрел ему в глаза, поднес ладонь к его щеке, потянулся губами к его губам. Осторожно, на долю секунды, и снова отстранился.

– Он передает тебе привет, – пряча лицо у его шеи, пробормотал Фабиан. – Кстати, несмотря на всю свою хваленую хитрож…мудрость, он не требовал от меня дополнительного финансирования, а только рассказывал о своих успехах.

Он выпрямился, заглянул Абелю в глаза. Кажется, его не слышали. Не слушали. Фабиан не слышал – кожей ощущал, как отчаянно бьется пульс Абеля, яростней, чем перепуганная птица об окно. Зато он слышал свой пульс, глухим набатом отдававшийся в ушах. Он понимал, что не мешало бы отстраниться и либо разговор продолжить, либо – что либо, Фабиан не мог сказать, ибо абсурдно. Сама мысль о более близком телесном контакте казалась ему абсурдной, нелепой, не в последнюю очередь унижающей. С другой стороны, танцевал же Абель в свое время с девочкой-лаборанткой, с тетушкой Мелхолой, управлял тем экзоскелетом, не в последнюю очередь посредством нейроимпульсов, чувствовал же он что-то при этом, даже если и был закачан обезболивающими и стимулирующими средствами по самое «не могу». Неужели и сейчас нельзя помечтать о том, что могло бы быть, если бы не ..?

Абель смотрел на него круглыми глазами: ему было страшно, жутко, он робел, он боялся. Не верил. Пугался совершенно новых эмоций, о которых если и знал, то никогда, никогда не смел примерять на себя. Кажется, его глаза наполнились слезами. Фабиан сжал веки, чтобы дать ему пару секунд передышки, и снова потянулся к губам – уж они-то у него были подвижными. Он осторожно провел языком по ним, ухватился зубами за нижнюю губу, легонько сжал их и снова провел по губе Абеля языком. Открыл глаза, чтобы его сбили с ног эмоции – щемящая нежность, восхищение, жадность, чтобы по нему волной прокатилась дрожь: Абель сидел, закрыв глаза, затаив дыхание, ждал – упивался.