Философские арабески

Вышесказанным довольно легко, и притом по существу, решается и вопрос относительно «диалектики в металлургии», «диалектики в кузнечном деле» и в пришивании пуговиц. Здесь у адептов диалектики — антидиалектическое понимание самой диалектики. Ведь, диалектика не уничтожает и не зачёркивает так называемой формальной логики и рассудочного мышления. В «снятом виде» формальная логика соприсутствует в логике диалектической. Высшая математика отнюдь не отменяет алгебры, алгебра не отменяет арифметики. В обычно-житейском формальная логика применима весьма широко: на стол и табуретку, нож и вилку вполне можно смотреть, как на «застывшие» вещи, а не как на «процессы», и достаточно брать их «в связи» со своим телом и едой, не приплетая сюда «универсальных связей» и переходов одного в другое. В производстве, в технологических процессах, как мы недавно отмечали, уже дана известная изоляция, упрощение условий, сосредоточение на «единичном», вырывание одного или нескольких конечных процессов из всей связи бытия: поэтому смешно здесь зачёркивать формальную логику и диалектически философствовать над пуговицей или стальной болванкой. Другое дело, когда мы переходим ко «всеобщему», к абстрактно-конкретному: там это вполне уместно, и неуместной становится рассудочная, формальная логика. Наши суждения в таких вопросах и о таких проблемах должны быть сами диалектически-конкретны и соответствовать предмету, что предполагает истинное понимание диалектики, а не её огульное «применение» как «универсальной отмычки», против чего с полным правом протестовал Фридрих Энгельс.

Из этого, конечно, не вытекает, что мы выключаем производство из объектов диалектического рассмотрения: ведь, мы во всей работе систематически включаем производство, технику, технологические процессы в сферу философии, диалектики, теории познания. Но не трудно понять всю разницу: когда нам нужно пришить пуговицу, то проблема сводится к соотношению между курткой, иглой, пуговицей, а не к универсальной связи Космоса. Когда «Метафизик» в известной басне попал в яму, ему кинули верёвку, а он рассуждал: «верёвка — вервие простое», он мешал себе вылезать из ямы, ибо проблема заключалась вовсе не в том, чтоб, ухватившись за верёвку, вылезти из ямы. Но «Человек» — по выражению Гегеля в «Философии Природы» — как всеобщее, мыслящее животное живёт в гораздо более широком кругу и обращает все предметы в свою неорганическую природу (т. е. в объекты практического овладения. Авт.), а равно и в объекты своего знания. Потенциально он «вбирает» весь мир. Вот этот процесс расширения и углубления и практики, и познания на определённой ступени развития и в определённых, более общих, или т. н. «более высоких» проблемах вступает в конфликт с формальной логикой и рассудочным мышлением, и тут необходима диалектика. Когда мы судим о практике и о теории и их взаимоотношениях, о практике вообще, о производстве и смене его форм, об истории техники и технологии и т. д. и т. п. здесь нельзя обойтись без диалектики. Чем шире и чем глубже проблема, тем настоятельнее потребность всё диалектической обработке. Чем сложнее действие, тем настоятельнее потребность в диалектическом искусстве, т.е. в действии, направляемом диалектическим мышлением. В области политического действия это блестяще подтверждается на плодотворнейшей теории и практике великих основоположников коммунизма и продолжателей их дела. Так решается вопрос о теоретической диалектике и диалектике нормативной.

Глава ⅩⅩⅩⅥ. О науке и философии

Старый Аристотель говорил о науке и философии:

«Все другие науки, пожалуй, более необходимы, чем философия, но ни одна не является более превосходной, чем философия»[397].

Нам пора здесь уже поставить вопрос о соотношении между наукой и философией.

Маркс и Энгельс вели, как всем ведомо, бешеную борьбу против «пьяной спекуляции», против игры гегелевского саморазвивающегося понятия, против превращения реального мира в мир абстракций, против того культа мышления, когда это мышление (в системе, разумеется) пожрало мир, и также хорошо известно, что Маркс и Энгельс не только «сохранили» гегелевскую диалектику, превратив её в материалистическую диалектику, но и вели ожесточённую борьбу с «грубым эмпиризмом» английского типа, с беззаботностью огромного большинства учёных на предмет мышления, измывались над «ползучими эмпириками», «индуктивными ослами» и т. д. и т. п. В то же время они горой защищают опытную науку, и у них не было ни грана того высокомерия к «букашкам, мошкам, таракашкам», к собиранию материала, его классификации, расширению даже мелких и мельчайших знаний, высокомерия, какое мы очень часто видим у Гегеля, и при том иногда в весьма резкой форме.