Герман Лопатин

«Извиняется», – с неприязнью подумал Лопатин, прекрасно заметив, что чиновник осмотрел вещи весьма поверхностно по той причине, что не мог отвести глаз от пассажирки.

А Зина, Герман это тоже видел, нервничала. Она пересекала границу впервые, и для нее вся эта процедура проверки документов и унизительного осмотра вещей была неприятна.

Она направилась к выходу, легко держа свой небольшой чемодан, и все, кто находился в таможне, провожали ее глазами.

Лопатин остался ждать своей очереди. До границы он и Зина ехали отдельно.

Проверяя его вещи, чиновник мало смотрел на владельца, он был занят только делом.

Лопатин не беспокоился. В его чемодане никакой контрабанды не лежало.

Чиновник привычным движением захлопнул чемодан, и Лопатин снял его с прилавка. Но как только он его снял, со стула, что стоял за прилавком, поднялся жандармский офицер:

– Позвольте посмотреть ваши документы.

Он обращался к Лопатину.

Но Лопатин не понимал его. Он не знал русского языка. Он был агентом одной известной парижской фирмы, которая поставляла в Петербург мужскую галантерею. Он родился и вырос во Франции и понимал только по-французски.

Поэтому он вежливо спросил у жандарма:

– Que voulez vous?[17]

– Документы, – сказал по-французски офицер; произношение у него было ужасным.

Дальнейший разговор между ними проходил по-французски.

– Документы, – широко улыбнулся Лопатин, – пожалуйста, пожалуйста.

Он протянул жандарму свой безукоризненный паспорт на имя парижского коммерсанта Жоржа Роллена.

Офицер внимательно разглядел документ и, оставив его у себя, сказал:

– Попрошу вас следовать за мной.

– Но почему? Что это значит?

– Попрошу вас следовать за мной. Здесь объяснять неудобно.

Лопатин пожал плечами и пошел за жандармом.

В зале ожидания – тревожный взгляд Зины: «Что случилось?»

Он едва заметно улыбнулся: «Все будет в порядке».

В комнате с решеткой на окне офицер пригласил Лопатина сесть и после долгого, молчаливого разглядывания в упор (идиотская привычка всех жандармов) сказал по-русски:

– Я полагаю, нам незачем играть в прятки.

– Vous dites?[18]

– Я сказал, что знаю ваше настоящее имя. Вы политический преступник, который бежал из тюрьмы, Герман Лопатин.

– Говорите, пожалуйста, по-французски.

– Перестаньте притворяться! – повысил голос офицер и положил на стол перед Лопатиным его собственную фотографию, очень похожую на ту, которую он уже один раз видел в Томске.

«Неплохо работают, – усмехнулся про себя Лопатин, – повсюду разослали… И глаз у этого офицерика зоркий. Разглядел».

Он спокойно вернул фотографию:

– Я не знаю этого господина и ничем не могу вам помочь.

– Не знаете? – перешел на французский жандарм, достал маленькое зеркало и протянул его Лопатину. – Посмотрите внимательно.

Лопатин взял зеркало, посмотрел в него, посмотрел на фотографию, еще раз посмотрел в зеркало и развел руками:

– Вы правы, некоторое сходство есть.

– Наконец-то!

– Что вы сказали?

– Я сказал, что вы и Герман Лопатин – одно лицо.

– Я ничего не понимаю! Говорите, пожалуйста, по-французски.

Офицер говорил по-французски.

Офицер говорил по-русски.

Он говорил так и эдак, но ничего поделать не мог. Сбить Лопатина было не так-то просто. Он был парижским коммерсантом и постепенно начинал проявлять раздражение и беспокойство: ему надо на поезд, он может опоздать, и русский офицер не имеет никакого права задерживать его дольше по какому-то глупому обвинению! Мало ли кто на кого похож?

– Ладно, – сказал наконец жандарм, уходя из комнаты, – я протелеграфирую в Петербург. Вам придется подождать.

Лопатин пожал плечами.

Ключ в замке повернулся два раза.

Целый час никто не появлялся. Лопатин слышал, как где-то за стеной тяжело продышал паровоз и лязгнули буфера вагонов. С перрона доносился неясный шум голосов.

Прошел еще час.

Шум на перроне усилился. Паровоз выпустил струю пара и, медленно вздыхая, тронулся с места.

«Уехала Зина или нет? – тревожась, думал Лопатин. – Что бы ни случилось, она должна уехать с этим поездом и ждать меня по ту сторону границы, как мы условились. Она не имеет права остаться. Ее тоже могут заподозрить, а разговаривать с жандармами она, кажется, еще не умеет. Только бы она уехала!»

Прошел еще час.

Возня на перроне затихла.

О Лопатине словно забыли. Он сидел, ходил по комнате, пытался что-нибудь увидеть сквозь замазанное мелом окно.

Окно напоминало о комнате иркутской гауптвахты. Там тоже оно было не тюремным, а высоким, в рост человека, но тоже – в решетке и замазано мелом: еще не тюрьма, но уже не свобода.

«Куда пропал этот жандарм? Воображает, что чего-нибудь добьется, промурыжив меня здесь».

Пошел четвертый час.

В коридоре вдруг застучали шаги, щелкнул ключ, дверь распахнулась, офицер с белой бумажкой в руке быстро приблизился к Лопатину и радостно сказал по-русски:

– Вы свободны! Я получил телеграмму. Все выяснилось в вашу пользу.

– Что вы сказали? – как и раньше, по-французски, спросил Лопатин, спокойно глядя ему в лицо.

– Вы свободны, – менее уверенно повторил жандарм.

– Говорите же по-французски, – недовольно потребовал Лопатин.