Герои умирают

Дрожь в коленях и трепыхание в желудке не имели никакого отношения к страху: нет, это был результат нетерпеливого ожидания. Лишь одно тревожило его, когда он щурился на неумолимо приближавшееся к зениту солнце.

«Куда, черт возьми, подевался Паслава? Он уже час как должен был объявиться. Кто без него будет контролировать толпу? Не хватало еще, чтобы уйма народу пострадала».

Снаружи, с улиц, окружавших стадион, несся неумолчный гул, похожий на рев урагана, – это пробовала голос та самая толпа.

13

Тоа-Ситель встретил процессию у южного конца Королевского моста. Группа Очей проложила ему путь сквозь толпу, а Император прервал процесс радостного приятия низкопоклонства своих Детей и сделал ему знак взобраться на повозку рядом с ним. Герцог так и сделал. Встав бок о бок с Ма’элКотом, он проорал тому на ухо – толпа ревела так, что своих мыслей и тех не было слышно, – что Кейна нигде не нашли. При входе на стадион обыскивали всех входящих и каждого, кто хотя бы немного подходил под описание Кейна, задерживали. Тоа-Ситель лично повстречался с каждым задержанным, но Кейна среди них не обнаружил. Кейн не входил на стадион и теперь уже не войдет, поскольку ворота опечатаны.

Ма’элКот наклонил голову и взглянул на Герцога. Внезапная тишина облаком окружила их двоих, хотя Герцог прекрасно видел, что толпа, запрудившая улицу, продолжала орать так же неистово и сладострастно, как и раньше.

Император улыбнулся и мягко сказал:

– Ты оговорился. Ты хотел сказать: Кейн не входил на стадион после того, как ты начал поиски. Верь Моему слову: он здесь.

14

– Та-ак, так, так-так-так, – зачастил Кольберг, не вынимая изо рта кончиков обкусанных до мяса пальцев.

Его сердце забилось в ускоренном маршевом ритме, кровь запела в ушах. В голове давило так, словно там выросла огромная опухоль, от которой лицо раздулось и покраснело, став таким же ядовито-розовым, как кнопка экстренного извлечения на пульте.

Бросив украдкой взгляд сначала через одно плечо, потом через другое на зеркальные маски полицейских за его спиной, Кольберг подался вперед и вгляделся в строчку с телеметрией Кейна, ползущую по темному экрану.

– Так, – сказал он снова. – Он проснулся. Двигается. Готовится к действию. Начать эфир!

15

Даже мелкие телеканалы на других языках, ютившиеся на неанглоязычных окраинах мира, передавали новости в изложении Джеда Клирлейка; на этих каналах размещалось очень мало рекламы и финансирования для ведения полномасштабной трансляции не было; денег хватало лишь на кратковременные обзоры, которые прерывали программу каждый раз, когда в Надземном мире происходило что-то новое.

Отчеты Клирлейка отличались предельной ясностью; другие телеканалы только кусали себе локти от зависти, наблюдая за характерной смесью эмоциональной вовлеченности и добродушной обходительности, – тем, кто слушал его, всегда казалось, что Клирлейк лично присутствовал при каждом событии, что он сам был игроком.

– А теперь вслед за нашим сообщением к нам в эфир снова вернется Кейн!

Автором сообщения была Студия: пользуясь возможностью бесплатного доступа к телеканалам всего мира, она гнала шестидесятисекундный ролик беззастенчивой саморекламы. Их слоган «Обновленное приключение: когда хочется быть кем-то другим» медленно погас на экранах всего мира, и трансляция началась.

Планета замерла.

На Таймс-сквер в Нью-Йорке пешеходы встали плечом к плечу, запрудив все пространство площади, и замерли, подняв голову к гигантским экранам. То же самое творилось в Токио, в Лондоне, в Йоханнесбурге, в Кабуле и в Нью-Дели… Счастливые обладатели наручных экранов останавливались там, где их застигла трансляция, и начинали смотреть, а прочие неслись по домам, заскакивая по пути в таверны или магазины, где можно было увидеть отрывки. Торговля замерла, биржа впала в ступор; весь авиатранспорт двигался на автопилотах по специально отведенным для этого полосам.

На всей Земле не было, пожалуй, ни одного человека, который не слушал бы затаив дыхание первую реплику внутреннего монолога Кейна:

Отчего это я всю жизнь только и делаю, что разгребаю за другими дерьмо?

16

Очко уборной тускло светлеет надо мной, пока я карабкаюсь по стенке шахты, потом наконец хватаюсь за него обеими руками, подтягиваюсь и высовываю голову, чтобы оглядеться. Уборная пуста, как я и ожидал. Очи, приставленные стеречь это место, наверняка слишком большие чистюли, чтобы лезть в шахту, куда улетает дерьмо, а значит, они просто открыли дверь, заглянули внутрь и ушли, уверившись, что здесь никого нет.

Оттолкнув сиденье, я вылезаю из дыры, с трудом сдерживая стон: все мое тело стонет и вопит о своих хворях и ранениях, больших и малых, начиная с глаз, которые мучительно зудят, и заканчивая коленом, которое разрывается от боли.

Клянусь Клинком Тишалла, я превратился в развалину. Видимо, сон в вонючем дерьме на дне туалетной шахты не способствует здоровью.

Хотя могло быть и хуже: не запрети Ма’элКот бои гладиаторов, так мне, глядишь, еще и на голову бы насрали.