Герои умирают

Как я ни стараюсь делать вид, будто не замечаю двух крестообразных рам, установленных на противоположных концах увитой цветами платформы, у меня это плохо получается – мой взгляд то и дело возвращается к ним. На одном кресте висит Ламорак, его поникшая голова покачивается при каждом толчке. Выглядит он как мертвый. Этого еще не хватало.

Он многое пропустит.

На другом кресте, в коконе серебристой сетки, висит моя жена.

В животе у меня становится так холодно, как будто я наглотался льда, онемение поднимается из кишок к груди, к сердцу, растекается по рукам и ногам, охватывает мозг. Я словно раздваиваюсь: один «я» лежит в каменной щели и думает, а второй «я» наблюдает за первым откуда-то из ледяной пустоты, слушая его мысли. Я не чувствую ударов своего сердца, только шипение в груди и ритмическое потрескивание в ушах, похожее на треск в радиоэфире, когда где-то рядом с радиоприемником ударяет молния.

Паллас не в забытьи. Она с тревогой озирается по сторонам, – видимо, то таинственное укрытие внутреннего мира, где она пребывала еще недавно, уже недоступно. На нее набросили белую льняную сорочку, и по всему ее переднему полотнищу, от груди до левого колена и ниже, тянется кровавая строчка. Красные капли падают с ее левой пятки в цветы у нее под ногами.

Да, этот крест, на котором она висит, может стать проблемой. Я не учел, что ее могут распять…

Может, я вообще плохо все продумал.

Зато Берна нигде не видать: уже хорошо, это значит, что его тело остывает на дне той ямы в глубине пещер. Жалко, конечно, что я сам не был там и не видел, как свет гаснет в его мертвых глазах, но ничего – с меня вполне достаточно знать, что я выжил, а он нет.

Ма’элКот разводит в стороны руки, огромные, точно пролеты моста, и тишина устремляется от него сразу во все стороны, точно ударная волна из эпицентра взрыва. Как будто Бог протянул с Небес руку и лично убавил громкость во всем мире.

Ма’элКот начинает говорить, обращаясь к своим собравшимся на стадионе Детям.

Будем считать, что это моя реплика.

Отталкиваясь от каменной кладки сразу локтями и коленями, я вываливаюсь из вентиляционного отверстия головой вперед. Правда, я успеваю ухватиться обеими руками за его край и потому не падаю кулем, а делаю в воздухе кувырок и приземляюсь на ноги.

Времени на раздумья больше нет, теперь даже дух перевести и то будет некогда. Да и о чем тут раздумывать: выбора все равно больше нет.

Крючками больших пальцев я зацепляюсь за пояс и не спеша выхожу на арену.

Итак, вот он, конец.

Я стою на песке, передо мной – последняя в моей жизни арена.

Двадцать тысяч пар глаз с любопытством устремляются ко мне: «А это что за идиот в черном? Что он тут забыл?»

И не только они, но и другие глаза, которых сотни тысяч, смотрят сейчас на меня прямо через мой мозг: вы, мои зрители, смотрите и ждете, что я буду делать. Многим из вас кажется, что вы знаете это заранее. Что ж, может, я и вас удивлю.

Кое-кто из ликующих ряженых на арене тоже замечает меня: их лица застывают, а руки тянутся к складкам одеяний, в которых припрятано оружие.

Я подхожу к ним не спеша, с дружелюбной улыбкой.

Золотистый песок арены хрустит под каблуками моих сапог. Солнце стоит высоко, из-за него по верхнему краю моего поля зрения я вижу расплывчатое красноватое свечение – это капельки пота блестят у меня в бровях.

Все мои сомнения, все вопросы, которые осаждали меня еще недавно, покидают меня мгновенно, словно голубки, которые по мановению руки фокусника вылетают из его шляпы. Адреналин поет свою песню у меня в крови, и эта мелодия так же привычна и утешительна для меня, как колыбельная для младенца. Удары пульса в ушах заслоняют все звуки, кроме мерного «хрруст… хрруст» у меня под ногами.

Меня увидел Тоа-Ситель: его лицо заметно бледнеет, губы двигаются. Он тянет за руку Ма’элКота, и голова Императора поворачивается ко мне угрожающе медленно, словно танковая башня.

Я иду к нему, чувствуя, как мою грудь наполняет какая-то неведомая мне прежде эмоция. Что это такое, я понимаю, только оказавшись почти рядом с ним.

Похоже, что это счастье.

Вот сейчас, в этот самый момент, я счастлив, как никогда в жизни.

Я смотрю на Паллас и вижу, что она тоже смотрит на меня, ее глаза полны ужаса.

На ее взгляд я отвечаю, медленно приподняв и опустив веки – так церемонно, что это уже похоже на поклон, – и губами шепчу то единственное, что я могу ей сказать: «Я тебя люблю».

Она тоже пытается просигналить мне что-то в ответ, что-то насчет Ма’элКота. Но я ничего не могу прочесть по ее разбитым губам, а потому и не пытаюсь – незачем отвлекаться.

Пора убивать.

17