Герои умирают

Я шевелю в ране клинком, пилю им сопротивляющуюся мускулатуру, пытаюсь нащупать биение его сердца. Вдруг нож застревает на месте и не движется ни туда ни сюда – значит он сместил сюда свою Защиту. Наши взгляды опять встречаются, теперь уже в последний раз – он знает, что сейчас умрет.

И тут я взмахиваю другой рукой, в которой зажат второй нож, клинком назад, и обрушиваю его на затылок Берна.

Металл пробивает кость и погружается в мозг. Кость трещит, когда я верчу ножом в ране, отнимая у Берна его жизнь, его память, его надежды, мечты, похотливые желания и радости, превращая их все в кашу.

Еще секунду назад он был человеком. Теперь он – кусок мяса, и больше ничего.

Он выкатывает глаза и содрогается в конвульсиях. Его рука отпускает Косаль, противная вибрация прекращается, и Берн мешком падает у моих ног.

Я стою посередине арены, из меня торчит меч. Мне хочется отойти в сторону, хотя бы на пару шагов, лишь бы не упасть прямо на Берна, но ноги больше не слушаются меня. Не знаю, от яда это или оттого, что Косаль перебил мне позвоночник.

Мои колени подгибаются, и я начинаю опускаться на песок.

Скорее, все-таки позвоночник – та противная вибрация во всем теле явно свидетельствовала о том, что меч задел кость.

Падая, я раскидываю руки, чтобы лечь лицом вверх. Полтора фута Косаля выталкиваются из моего живота наружу, когда я спиной ударяюсь о песок.

Звезда Паллас все еще светит надо мной, значит все в порядке.

Пусть я умру, главное, чтобы даже в последний миг мои глаза видели ее свет.

23

Экран на стене комнаты техподдержки разрывался от грохота транслируемого боя, но в самом помещении царило полное молчание.

Кольберг пытался сдержать бившую его дрожь, но не мог. Все его тело тряслось и зудело с ног до головы, глаз судорожно дергался.

– Господи боже мой, господи, – шептал он снова и снова, – он сделал это. Он все-таки смог.

Кто-то из техников прошептал:

– В жизни ничего подобного не видел. Вот это будет бестселлер так бестселлер. Лучший со времен Кастового бунта. Хит всех времен.

Другой технарь, видимо более философского склада, чем первый, шепнул, что им всем выпала редкая удача присутствовать при таком событии и что он еще внукам расскажет, как на его глазах умирал Кейн.

Однако из всех, кто был в тот момент в комнате, лишь один человек молился, чтобы Кейн выжил, чтобы он не переставал дышать, – и это, как ни странно, был Кольберг.

Правда, причина у него была проще некуда: в небе над стадионом все еще шла битва Паллас и Ма’элКота. Если Кейн умрет сейчас, то запись прекратится, и никто из зрителей не узнает, чем кончилось дело.

Вдруг в динамиках Студии зашелестел внутренний монолог Кейна:

Теперь я понял. Я знаю, что он имел в виду. Отец говорил мне, что знать своего врага – это половина победы. Теперь я тебя знаю. Вот так.

Это ты.

Кольберг побелел, услышав эти слова. Почему-то ему показалось, что Майклсон говорит именно с ним. Трясущейся рукой он промокнул губы и уставился на кнопку экстренного извлечения. Еще не поздно, еще можно выдернуть Кейна прямо сейчас, и черт с ним, с боем. И он это сделает, обязательно сделает, как только увидит, что Кейн начинает заходить на запретную территорию.

Но уже в следующую минуту он расслабился. Что он на самом деле может сказать, этот Кейн? Техника заткнет ему рот прежде, чем он ляпнет что-нибудь по-настоящему компрометирующее. И он заерзал в кресле, устраиваясь поудобнее, так чтобы сполна насладиться зрелищем смерти Кейна, уделив этому событию все внимание, которого оно, несомненно, заслуживало. Он так долго этого ждал.

24

В небе над стадионом Победы сошлись в битве два бога.

Речная вода доставляла Ма’элКоту неудобства лишь в одном – мешала ему видеть. Находясь внутри сферы, он призвал к себе любовь Своих Детей, вытянул руки, и молния с неба заплясала, повинуясь его жесту. От жара его тела река вокруг него вскипела, и облака пара устремились вверх, становясь частью огромных серых туч.

Молния и огонь разом ударили в ту крошечную часть Песни Чамбарайи, которая звалась Паллас Рил, прошли сквозь нее, как сквозь линзу, и устремились к самому Чамбарайе, не причинив богу никакого вреда. Рыба в реке подохла, прибрежные деревья засохли, а трава сгорела, семейство выдр задохнулось от пара в омуте, который вдруг вскипел вокруг них, да ошпаренный паром олень свалился в реку. И все же вся мощь Ма’элКота не смогла причинить Чамбарайе и доли тех беспокойств, как мог бы один степной пожар или ранние морозы в горах.

Паллас пела вместе с Песней, и Песня текла сквозь нее, и Песня была ею; она была целиком проницаема и для Песни, и для Силы Ма’элКота.

И так же сквозь нее Чамбарайя нанес свой ответный удар: не огнем, не молниями, а самой силой жизни – силой, которой он служил.