Гнев Тиамат

В большой столовой поместилось бы разом пятьдесят человек, однако Наоми старалась приходить в неурочное время, когда все три смены находятся в середине цикла работы или сна. Столы были прикручены к полу, но в невесомости их всё равно никто не использовал. Пищевые распределители, старенькие автоматы серого цвета, сцеживали питательную суспензию с восемью разными вкусами прямо в повторно перерабатываемые груши.

Даже самый дрянной рудовоз с Пояса выглядел презентабельнее. На стенах кто-то нарисовал яркие цветы — жёлтые, розовые и бледно-голубые маргаритки, — чтобы сделать это место уютнее. Как ни странно, отчасти это сработало. Зацепившись ногой за поручень на стене, Наоми ела жёлтую размазню со вкусом карри. Но потом пила кофе, который оказался в тысячу раз лучше.

На дальней стороне комнаты группой парили три техника жизнеобеспечения, обсуждая проблему с системой очистки воды. Искушение влезть в разговор было сильным, но Наоми сдержалась. Слушать нормальный человеческий разговор, не имея возможности поучаствовать — всё равно как умирая с голода чуять запах еды, которую нельзя сунуть в рот. Она даже не понимала, как сильно истосковалась по людям, пока опять не оказалась среди них. Поэтому вид вплывающей в столовую Эммы стал для Наоми истинным облегчением.

За время изгнания из убежища Наоми узнала, что фамилия Эммы была Панкара, потом она взяла фамилию Зомороди, общую с четырьмя партнёрами. У неё были братья и сёстры на Европе в системе Сол и на Сарасвати — одной из трёх обитаемых планет системы Тридеви. Прежде чем присоединиться к Транспортному профсоюзу, она работала в частной службе безопасности. И у неё имелся кальян, приспособленный для функционирования в любом состоянии между пятью G и невесомостью. Кроме того, Эмма охотно беседовала с Наоми, что делало её общество ценнее золота. Сейчас она остановилась у автомата, взяла себе грушу чего-то и, подлетев к Наоми, остановилась с ней рядом и в той же ориентации.

— Всё в порядке? — спросила Наоми.

Эмма покачала открытой ладонью, жест мог значить и «да», и «нет».

— Капитан Бирнхем не разговаривает со мной, а Чак не унимается.

— У тебя проблемы из-за меня, — сказала Наоми.

— Мои проблемы из-за меня самой, — Эмма сняла крышку с груши с едой. — Ты появилась, как раз, когда всё на меня навалилось.

— Понятно, — сказала Наоми. Удивительно, как хорошо разговаривать с кем-то лично, без световой задержки. Даже когда разговор ни о чём. Может, в этом случае даже особенно хорошо. — Чак, похоже, неплохой человек. Он состоит в подполье?

Эмма фыркнула.

— Он для этого не годится. Суетится чересчур много. Сейчас не впал в эйфорию лишь потому, что понимает — никто не жаждет общаться с тем военным комиссаром на пересадочной станции. У половины народа на корабле есть что-нибудь, что они предпочли бы не демонстрировать слишком явно, другой половине приходится с ними работать.

— Выглядит ненадёжно.

— Это да, — согласилась Эмма. — Но работаем с тем, что есть. Кроме того, за это мы и воюем, разве не так?

— О чем это ты? — спросила Наоми.

Эмма не спеша отхлебнула из своей груши, глотнула и пожала плечами.

— На первом корабле, где я служила после того, как покинула «Пинкуотер», помощник капитана влюбилась в одного из механиков. Оба были совсем младенцы. Гормонов больше, чем крови. В компании были запреты на близкие отношения, но что тут поделаешь? И этот помощник старалась бывать там, где механик. Начала использовать корабельные системы для наблюдения, на смене он или нет. Механику это не нравилось. Дошло до того, что они устроили громкий скандал посреди медотсека. Помощник рыдала. Два дня не выходила потом из каюты. Хотя была неплохим работником. Механик тоже знал своё дело. Однако обоих уволили. Ну, правила, ты понимаешь.

— Значит, вот как ты видишь подполье, — Наоми искренне улыбнулась. — Добиться свободы романтических похождений на кораблях профсоюза?

— Легко устанавливать правила, — ответила Эмма. — Легко построить систему с идеальной логикой и порядком. Всё, что нужно, только исключить сострадание, так? А когда человек попадает в эту систему, и она его перемалывает и уничтожает — он сам виноват. А не правила. Всё, что мы можем сделать сто́ящего, это только с людьми. Несовершенными, глупыми, лживыми, нарушающими все правила. Лаконийцы совершают ту же ошибку, что и всегда. Наши правила хороши, и они бы отлично работали, но с другим биологическим видом.

— Ты говоришь как один мой знакомый, — сказала Наоми.

— Я умру ради этого, — продолжала Эмма. — Я умру ради того, чтобы люди могли ошибаться и всё-таки получать прощение. Разве ты здесь не ради этого?

Наоми смотрела на собеседницу. Гневно сжатые челюсти, в голосе боль. Она подумала, уж не Эмма ли была тем старшим помощником. Впрочем, это неважно.

— У всех нас свои причины быть здесь, — сказала Наоми. — Не так важно какие, главное, что мы на это пошли.

— Точно, — сказала Эмма.

Наоми рассмеялась, смех звучал горько и резко.

— Я уже слишком много времени провела с людьми, которые готовы убить, если не подчиняешься правилам. Я всю жизнь стараюсь по полной.