Гнев Тиамат

Масштаб происходящего слишком велик. Слишком много миллиардов человек в слишком большом количестве солнечных систем, чтобы кто-то мог действительно его осознать. Любому человеку это не под силу. Может, поэтому Уинстон Дуарте решил перестать быть человеком. Либо он, либо его дочь. Элви пожалела, что не получила степень по математике. На Илос не отправляли ни одного математика. А без Илоса ей бы в жизни не стать экспертом по дырам в реальности, которые оставляют эти темные штуковины. И ее не призвали бы на Лаконию. И она не была бы сейчас здесь. Такая маленькая перемена могла бы полностью изменить ее жизнь.

Элви завернула за угол перед своим двориком и увидела сидевшего в саду Фаиза. Одна его нога заканчивалась ярко-голубым контейнером размером с ботинок, внутри уже отрастала новая стопа. Вторую он вытянул вдоль скамейки, на спинку которой опирался Джеймс Холден.

Будто почувствовав ее взгляд, Холден поднял голову и помахал. Постарел, но при этом будто совсем не изменился. Элви заковыляла к скамейке, налегая на трость сильнее, чем раньше. Гель в ноге словно горел. Перспектива еще много часов стоять и ходить по лабораториям Кортасара казалась просто ужасной.

Холден и Фаиз обменялись парой слов, и Джеймс поспешно ушел. Когда Элви добралась до скамьи, Холден уже исчез за забором.

Фаиз подвинул здоровую ногу, чтобы она села. Под глазами темные мешки, но насмешливая улыбка всё та же, что и в день первой встречи. Или в день свадьбы. Или в день, когда они едва не погибли, потому что террористы заминировали посадочную площадку.

— Кажется, я как-то неправильно прожила свою жизнь.

— Знакомое ощущение. Но потом я вижу тебя и думаю, что все-таки что-то пошло как надо. Даже если все остальное поступает со мной так, будто в прошлой жизни я убил священника.

Она взяла его за руку, сплела пальцы. Будущее стало казаться чуть менее мрачным.

— У меня только что состоялся весьма занимательный разговор, — сказал Фаиз.

— Могу сказать то же самое. Но он совершенно секретный, поэтому начнем с тебя.

— Ну, он говорил обиняками, однако, похоже, наш друг Холден сообщил мне, что Кортасар замышляет убийство.

Глава двадцать седьмая

Тереза

Всё теперь изменилось. Она пыталась притворяться, что это не так. Что отец просто болен, как болеют иногда все отцы. Она просыпалась утром, с ней рядом была Ондатра. Тереза ходила по парку и по Дому правительства, как всегда. И все, кого Тереза встречала, вели себя с ней как обычно. Кроме Ильича — он знал правду.

Она думала, все считают, что отец очень занят, обсуждает случившееся с «Тайфуном» с лучшими умами империи. В него верили. Лакония — это он. Ей казалось, что охранники чуть сильнее вытягиваются, когда она идёт мимо. Повара в столовой оставляют ей лучшие блюда. И не потому, что она их заслуживает — просто это всё, чем они могут быть сейчас полезны отцу, и они хотят принести ему подношение. Все напуганы тем, что видели, как и она сама. Но у них есть сказка о том, что всё будет в порядке, а у Терезы — нет.

Ильич ей теперь ближе всех, но чаще его рядом нет. А когда Тереза встречалась с ним, единственным предметом занятий были новые правила. Не говорить ни с кем о Первом консуле. Не показывать страха. Не покидать территорию Дома правительства.

Она пыталась смотреть любимые фильмы и каналы новостей, но внимание на них не фиксировалось. Пыталась читать любимые книги, но слова скользили мимо сознания. Тереза попробовала бегать вдоль стены Дома правительства как можно быстрее и дольше, пока от одышки и боли не становилось невозможно о чём-либо думать. Это всё, что она могла сделать, чтобы успокоиться.

А вечерами она сидела с отцом. Он терпел, когда Келли мыл его и одевал, и когда бы она ни пришла, выглядел чистым и аккуратным. Тереза садилась с ним рядом за его письменный стол и показывала на дисплее простенькие теоремы или диаграммы древних сражений. Иногда он кивал, глядя на картинку, словно в глубокой задумчивости. Иногда пытался погладить воздух вокруг её головы, как будто что-то там видел.

Она ловила себя на том, что присматривается к отцу. Разглядывает. На щеках — грубые старые рубцы. Волосы на висках слегка поредели. Шея под челюстью уже начала старчески обвисать. Иногда под кожей, как перламутр, проступало опаловое свечение, иногда почти исчезало. А глаза стали тёмными, как грозовое облако.

Чем дольше она смотрела, тем меньше он походил на её отца — великого человека, уверенно, словно бог, правившего и всей вселенной, и жизнью дочери. Он всё больше напоминал ей теперь... просто случайного человека. Хуже всего бывало, когда отец как будто грустил. Или чего-то пугался. И совсем не замечал её слёз.

Ильич делал всё, что мог.

— Извини, я не так много времени уделяю тебе с тех пор... да. С тех пор.

Они сидели возле фонтана, где он когда-то рассказывал ей про водоизмещение. Как можно заставить плавать то, что тяжелее воды, сделав его пустотелым. Тереза смотрела на покрытую рябью поверхность воды и думала о том, сможет ли теперь плавать сама.

— Ничего, — отозвалась она. — Я понимаю.