《Гойда》 (оригинал с Фикбука, слэш)

Нынче его угрюмость была славной, ибо много проще облегчить душу, ежели пред тобой столь отрешённый исповедник.

Отец Алексей безмолвно и бездумно осенял крестным знамением очередного прихожанина, даже не глядя, но пришлый не целовал распятия и писание, а оставался стоять подле всё такого же равнодушного исповедника.

Монах даже не отпрянул от прикосновения к своему лицу до того самого момента, как его лицо обернулось вверх.

Юноша сглотнул, не веря собственным глазам.

- Это я, Тео, - тихо молвил Генрих.

Молодой монах не верил своим глазам, и глядел подле себя с замиранием сердца. Его очи широко отверзлись, и он с безмерным алчанием взирал, искал, выискивал – то ли взаправду?

Откинув всякое сомнение, они впали в пылкие объятия друг друга.

- Сыскал же, сыскал, - тихо приговаривал немец, хлопнув Фёдора по плечу.

…

Они брели вдоль лесного озера, по серому песку, из коего торчали коряги ближних деревьев.

На глазу Генриха чернела повязка, закрывающая его непривычное для Басманова увечье.

Генрих выудил гладкий камешек, да подкрутив метнул на водную гладь. Сделалось пять блинчиков, прежде чем камень пошёл ко дну.

Позади них, укрывшись в прохладной тени, отдыхали две лошади Генриха.

Фёдор безуспешно пытался сжать камешек в руках, но пальцы не слушались. Генрих со скорбью примечал это, как приметил и седину в волосах юноши, а ведь ему было едва ли двадцать.

- Я взял твой след с самого кремля, - молвил немец, садясь у берегу рядом с Басмановым.

Фёдор поднял взгляд и сглотнул.

- Ты видел жену мою? Али сына? Что с сыном моим? – вопрошал юноша.

Генрих глубоко вздохнул, и перевёл взгляд на озёрную гладь. Его взор был угрюм, и красноречивей всего нёс страшную весть. Фёдор едва-едва взглянул на друга мимолётной украдкой, но разум сделался слишком проворен.

Больная правда резанула глубоко в душу, и стало сложно дышать.

Фёдор стиснул зубы до скрипу, и сам не ведал, какой жуткой улыбкою дрогнули его уста.

- Мне, право, жаль, Тео, - молвил Штаден.

Басманов стиснул зубы, и едва мотнул головой, попросту не веря услышанному, ибо никак не могло быть правдою.

Фёдор глубоко выдохнул, невольно обхватив себя руками. Взведя взор к небу, юноша сглотнул, не заметив, как сильно прикусил губу.

После хриплой усмешки, Басманов мотнул головой, провёл рукою по лицу и уставился на озеро. Слабый ветерок трепетно ласкался с чистой гладью. Вдалеке плавали птицы – отсюда и не разглядеть, какие.

Фёдор чуть прищурил взор.

- Об Вяземском какие-то вести есть? – вопрошал юноша, глядя, как на озере всё гуляет рябь.

- Нет, - пожал плечами Генрих, - в опале токма он. От ищут всё.

Фёдор вновь хмуро вздохнул, и, стиснув кулаки, всё же решился.

- А Малюта? – спросил Басманов.

Штаден сплюнул.

- Жив, мразь, на месте. Куда денется, - процедил сквозь зубы Генрих.

Фёдор хмуро отмахнулся.

- Плевать, - сиплым и обессилевшим голом молвил он.

Генрих приобнял друга за плечо, и Басманов ощутил какую-то страшную, забытую дрожь в своём теле. Страшное волнение, задушенное, зарытое где-то, откуда оно не должно было выбраться, вновь подняло голову и гнусно впилось в сердце.

Фёдор с глубоким вдохом унимал то холодящее волнение, заламывая свои холодные руки.

Генрих, слыша дыхание Басманова, видя, как расширяются его ноздри, пуще прежнего взялся за плечо друга. Немец положил свою руку поверх сплетённый рук Фёдора, удерживая лихорадочную дрожь. Тихий шёпот немца заверял на каком-то среднем наречьи – не то русском, не то латинском, что всё образумится и будет славно.

Басманов, сосредоточившись на голосе Штадена, отчаянно закивал, точно тем самым заверял сам себя, что так оно и есть.

Они просидели у берега долго, не ведя никакого счёту времени.

Не стоило волноваться, что кто-то спохватится – никому не было дела.

Солнце, видать, перевалило за полдень.

- Тео, - тихо молвил Генрих, видя, что юноша, видать, и вовсе задремал, сморённый ласковым солнцем.

- М? – отозвался Басманов, открывая глаза, а затем согласно кивнул.

Генрих облегчённо вздохнул, крепко обнял друга, трепля его по голове.

…

Генрих не переставал ужасаться переменам Фёдора. Внешний облик его едва ли походил на того Тео, с коим он простился тогда, зимой, в безлюдном монастыре.

Фёдор похудел, движения были вялыми. Некогда живой, проворный взор, порой с коварным прищуром, сделался холодным, отрешённым и разбитым.

На первой же стоянке на реке Штаден с усилием воли сдержал свой ужас от вида шрамов на теле юноши.

Но было и нечто, что гложило немца много боле, нежели увечья или седина его юного друга.

Одной из ночей они остановились у оврага. Когда Штаден уже почти заснул, Басманов поднялся с их бивака и метнулся к перелеску, что был неподалёку. Юноша не надел сапог, и по сему быстро ободрал босые ноги. Генрих окрикнул Фёдора пару раз, но юноша и ухом не повёл. Как только немец нагнал Басманова, парень точно отмер, да со страхом принялся оглядываться по сторонам.

Было дело, когда поздним вечером они переплавлялись через реку верхом, Басманов стал посреди реки. Генрих то заметил, уже выйдя из воды, и ожидая Фёдора на другой стороне.