Голод

Вообще-то мне не хотелось задавать этот вопрос, но, черт возьми, я не специалист по чрезвычайным ситуациям. И не врач. А спирт на рану мы уже дважды лили. Я очень надеялась, что это поможет.

В глазах всадника вспыхивает беспокойство.

– Ты хочешь сказать – помимо того, чтобы обратиться к врачу? Не знаю. Ты человек, – заявляет он обвинительным тоном. – У меня-то заражений не бывает.

Мы смотрим друг на друга, и я, сама того не желая, громко сглатываю.

– Дерьмо, – ругается Голод. А затем пускает коня вскачь, и мы несемся со скоростью ветра.

Голод

Голод делает людей отчаянными и опасными. Для меня это естественное состояние, но я уже давно этого не чувствовал.

Но теперь, когда Ана бессильно покачивается в седле, меня охватывает знакомая паника. Я понимаю, что ненавижу это. Ненавижу всеми фибрами своего существа.

Я гоню коня во весь опор и придерживаю его только тогда, когда Ана свешивается вниз и ее рвет.

Это случается всего один раз, но потом я все время чувствую, как она дрожит. Я прижимаю ее к себе так крепко, как только осмеливаюсь, – так крепко, как она мне позволяет, – но доспехи у меня твердые и жесткие, вряд ли ей удобно.

Плохо дело.

Я знал это с того момента, как впервые увидел ее рану при свете дня, но теперь понимаю, что человеческое тело не должно дрожать в такую изнуряющую жару. И рвать ее не должно.

При этой мысли я гоню быстрее. Кто-нибудь должен знать, как ее исцелить.

Ана

Мы едем на удивление долго. Хотя, может, это и не так. Может, просто боль стала такой, что минуты тянутся бесконечно. Такое ощущение, что прошла целая жизнь.

Сам Голод так рассеян, что даже не удосуживается уничтожать поля вокруг. Меня бы это тронуло, если бы я считала, что это моя победа, но я думаю, он просто забыл обо всем, кроме поисков того, кто мне поможет.

В животе скручивается тугой узел, и я чувствую, как во мне растет настоящий страх.

Не может быть, что все было так плохо. Порез ведь, кажется, даже не очень глубокий. Но длинный… и рваный… и я была вся в грязи, да еще бог знает, что там на самом ноже.

Можно было бы ожидать, что после моего последнего заражения я научусь получше обрабатывать раны.

Даже когда температура повышается, я не слишком волнуюсь.

Я же помню. Раны, которые я получила в Лагуне, были куда хуже. Я неизвестно сколько пролежала в постели и была ближе к смерти, чем к жизни. И все-таки выжила.

Я как тот таракан, которого ничем не убьешь.

Поэтому я откидываюсь на твердые доспехи Голода и закрываю глаза – только на минутку. Было бы не так уж плохо сбежать от самой себя хотя бы ненадолго.

______

Просыпаюсь от того, что Голод стаскивает меня с коня, и только потому, что от этого движения страдает моя шея.

Я вскрикиваю от боли. Чертовски больно, просто чертовски.

Пытаюсь вырваться из рук Голода, но голова кружится, а руки и ноги от нарастающей лихорадки онемели и сделались неуклюжими.

– Где мы? – спрашиваю я.

– Я ищу для тебя врача, помнишь? – говорит Голод, и в голосе у него слышится паническая нотка.

Он шагает вперед, держа меня на руках. Я стискиваю зубы от боли, которую мне причиняет каждый его шаг. Еще и тошнота усиливается.

Вот бы сейчас снова заснуть…

Бах!

Глаза у меня распахиваются сами собой, когда Голод вышибает ногой дверь, и с губ соскальзывает стон: меня опять пронзает болью.

Жнец смотрит на меня, сильно хмурясь.

Что-то отвлекает его внимание, и он поднимает голову.

– Мне нужен врач, – требовательно говорит он.

Слышится ропот, но я уже не слушаю.

Я утыкаюсь лицом в грудь Голода. В ответ он заботливо обнимает меня.

Он еще что-то говорит, теперь уже пуская в ход свой гневный голос.

Здорово у тебя получается, хочу я пошутить, но мне слишком хреново, чтобы его подкалывать, да к тому же меня опять клонит в сон…

Веки у меня то открываются, то закрываются, то открываются, то закрываются, я засыпаю и раз за разом просыпаюсь снова. Слышу недовольный голос Голода и пару раз угрозы, а потом вокруг раздаются встревоженные голоса людей.

Если это и есть помощь в его понимании, то мне кранты.

Но вскоре после того, как эта мысль приходит мне в голову, Голода куда-то ведут. Он всю дорогу несет меня на руках, а я не такая уж легкая, но он словно не чувствует моего веса.

Я прислоняюсь лбом к его доспехам, ослабевшая и усталая. В ответ он целует мои волосы.

Дела мои плохи. Я понимаю это, потому что губы у меня потрескались, в глазах песок, а зубы при этом стучат, и я никак не могу унять дрожь озноба.

Голод сжимает меня в руках почти до боли, но у меня нет сил что-то ему сказать.

И, помимо всего этого, я чувствую, что на меня устремлено множество любопытных глаз.

Веки у меня закрываются, а когда открываются снова, мы уже в чьем-то доме. Голод несет меня по узкому коридору, а потом укладывает на кровать.

Я вцепляюсь в него. Меня охватывает нелепый страх, как будто, если я отпущу его, то останусь без защиты.

– Цветочек, – тихо, очень тихо говорит Голод, – ты должна меня отпустить.

Я неохотно разжимаю руки и открываю глаза – только чтобы взглянуть на него.

– Пожалуйста, не оставляй меня одну.