Голод

Его пальцы снова оказываются на моем клиторе, и каким-то непостижимым образом его жесткие, мучительные ласки становятся еще жестче.

Оргазм снова нарастает, клубится у меня внутри… Голод убирает руку.

– Скажи.

К моему стыду, у меня, кажется, вырывается всхлип.

– Хватит играть со мной, – говорю я.

– Ты же сама начала эту игру, цветочек. Теперь скажи это.

Он все так же легко входит и выходит из меня, но сдерживает самые мощные толчки – те, которые заставили бы меня кончить.

– Ты дьявол.

– Нет, – спокойно отвечает Голод. – Дьявол добрее.

Рука всадника возвращается к моему клитору, и все начинается заново. Мне было так весело дразнить Жнеца, что я даже не поняла, что это он дразнит меня.

Выдыхаю и выгибаюсь всем телом.

– Тебя нельзя назвать хорошим любовником… – начинаю я.

Я уже чувствую реакцию Голода: он готов мучить меня дальше.

– …Ты лучший любовник из всех, какие у меня были.

Это легко признать, потому что это правда. В нашем сексе сплелось в один клубок все: наши руки и ноги, наша воля и мы сами.

Я чувствую дыхание Голода за спиной. Наконец, он целует меня между плечом и шеей.

– Спасибо, цветочек, – говорит он. – Ты тоже не так уж плоха.

Что, блин?!

Но тут его ловкие пальцы находят мой клитор, он входит в меня, трогает меня, трогает, трогает, и этому невозможно сопротивляться…

Я кричу, когда меня накрывает волна оргазма. Голод продолжает поглаживать мой клитор, растягивая кульминацию. Но я чувствую, как его тело напрягается. А затем он со стоном кончает в меня, продолжая двигаться, как поршень, пока остаются силы.

Наконец, Голод выходит из меня, и вся его страсть превращается в нежность. Его ладони скользят по моим рукам, он целует мои плечи и покрытую шрамами спину.

– Какая красавица, – шепчет он.

Я переворачиваюсь и касаюсь его щеки, проводя большим пальцем по коже. Он поворачивает голову, чтобы поцеловать мою ладонь.

Не могу поверить, что он мой, этот человек. Или божество. Сейчас я даже не уверена, кто он.

– Скажи мне, о чем ты думаешь, – говорит Голод, глядя на меня.

Я сглатываю и снова поднимаю на него глаза.

– Это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Ты слишком хорош.

Он смеется.

– Я слишком хорош? Обижаешь, цветочек. Не для того я зарабатывал репутацию адепта насилия и разрушения, чтобы получать такие комплименты.

Через мгновение он спрашивает:

– Ты все еще боишься этой кровати?

Я хмурю брови. Он не забыл о моих колебаниях?

– Ничего я не боялась, – признаюсь я.

Он ложится рядом и притягивает меня к себе.

– Тогда о чем ты думала, когда смотрела на нее?

– Как я уже сказала, это все слишком хорошо, чтобы быть правдой. А со мной ничего хорошего не случается.

Глаза у Голода становятся мягкими, и это делает его привлекательным.

– Неправда. Теперь уже неправда. Ни для тебя, ни для меня.

Он крепко обнимает меня, и так начинается моя первая ночь настоящей совместной жизни со Жнецом – в его объятиях, в нашей постели, в окружении его диких растений.

Глава 49

Дом быстро возвращается к жизни. Вся старая мебель уже либо приведена в порядок и используется, либо выброшена. Все листья, гнезда, мусор и останки животных, валявшиеся на полу, аккуратно убраны.

Пожалуй, впервые я вижу по-настоящему нежную сторону Голода. Именно он берет на себя выманивание последних живых зверушек, поселившихся в нашем полуразрушенном доме. Вот сейчас он обнаружил в стенах колонию мышей.

Он стоит, прислонившись к разобранной стене, и достает оттуда маленьких зверьков. Доспехов на нем нет, коса и весы валяются где-то в спальне. Всадник выглядит нормальным и обычным, как никогда, но должна сказать, что даже сейчас на обычного человека он все равно не похож.

Он слишком сексуален – слишком, слишком сексуален, – чтобы быть как все. Не говоря уже о том, что рукава у него закатаны по локоть, и светящиеся зеленые татуировки на предплечьях видны во всей красе.

Я вижу, как он достает пищащую мышку и держит ее в руке.

– Ты все равно приманишь их обратно своими фруктовыми деревьями – говорю я, пока он гладит зверушку по лбу большим пальцем.

Потому что, конечно же, те деревья, которые Голод вырастил в нашу первую ночь, принесли плоды. Теперь эти плоды падают и гниют на полу, привлекая грызунов и других диких животных.

Вместо того чтобы срубить эти деревья, от которых столько проблем, всадник нанял людей из города прорубить крышу, чтобы деревьям лучше было расти. Частые дожди всадника, очевидно, не беспокоят. Его ответ был: люблю, когда ты мокрая.

Теперь он говорит:

– Не делай вид, что осуждаешь. Я же знаю, у тебя слабость к бродячим существам.

Таким же, как сам всадник.

Я продолжаю наблюдать за его спасательной операцией.

– Если я проснусь и увижу на себе птичий помет, будет скандал.

А может еще и скорпион забраться в постель. Вот тогда я точно кирпичей отложу.

– Ну, цветочек, – говорит Голод через плечо, вынося грызуна за дверь, – ты же мочилась мне на сапоги. Что такое после этого какой-то птичий помет? К тому же это поможет воспитать в тебе смирение.

Смирение?