Голод

Всадник поднимает ногу и бесцеремонно вышибает дверь. Удар такой силы, что я слышу, как дверь срывается с петель.

В доме кричит женщина.

Гадство. Гадство, гадство, гадство.

Всадник входит в дом – громадный, смертоносный, со зловеще нахмуренным лицом. В другом конце комнаты за древним диваном прячется старуха. Я вижу книгу на полу и маленькую масляную лампу, от которой льется слабый, тусклый свет.

– Боже мой, боже мой… – бормочет старуха, и голос у нее дрожит.

Едва заметив женщину, Голод направляется к ней, и мне кристально ясно, что он задумал.

Пожилая женщина крестится, хотя это ничем не может ей помочь. Единственное божественное вмешательство, какое она увидит в этот вечер, – сам Голод, который уже приближается к ней и который не даст за ее жизнь и ломаного гроша.

– Голод!

Я бросаюсь к нему, охваченная паникой и ощущением собственного бессилия.

Всадник не обращает на меня никакого внимания: его взгляд прикован к очередной жертве. Она так и сидит, скрючившись на полу, и что-то бормочет – может быть, молитву, – но я не могу разобрать слов.

Я хватаюсь за деревянную ручку косы, но Жнец без труда стряхивает мою руку.

– Отойди, Ана, – приказывает Голод, даже не взглянув на меня.

Ну да, как бы не так. Хрен тебе.

Жнец нависает над женщиной и заносит над ней косу, готовясь нанести удар.

Не задумываясь, я бросаюсь между ними и отшвыриваю старуху в сторону. Широко раскрываю глаза и вижу, как острие этой ужасной косы опускается.

Поняв, что он вот-вот ударит меня, а не старуху, Голод резко отдергивает руку… Но поздно.

Кончик косы вонзается в мое плечо, с тошнотворной легкостью перерезая сухожилия.

Входит как нож в масло.

На мгновение я чувствую себя рыбой на крючке. Но затем лезвие выходит, разрывая плоть – так же стремительно, как опустилось.

Боль дает о себе знать лишь через секунду, но едва она приходит, как я ахаю, и ноги у меня подкашиваются.

– Ана! – с ужасом восклицает Голод, опуская клинок.

Женщина снова пронзительно кричит, а потом, пользуясь тем, что всадник отвлекся, выскакивает через парадную дверь и исчезает в ночи.

Жнец даже не замечает этого.

– Глупая женщина! – рычит он, падает на колени и протягивает ко мне руки. Может быть, мне просто кажется, но клянусь, эти руки слегка дрожат, когда касаются моей кожи.

Я вскрикиваю, когда он начинает ощупывать рану. Его лица не видно, но я готова поклясться, что он едва заметно вздрагивает.

– Сними платье, – командует он.

– Нашел время лезть ко мне в трусы, – задыхаясь, хриплю я.

– Ана!

– Да шучу я, господи.

– Платье, – сердитым голосом повторяет Жнец.

Я могу разглядеть лишь резкую линию острых скул Голода и его жестокие полные губы. И слава богу. Не хочу видеть, какие эмоции таятся в его пугающих глазах.

– Придется тебе самому его снять. Я и рукой не шевельну.

Мгновение спустя теплые руки Голода хватают меня за ворот.

Кр-р-рак!

Ткань разрывается.

Голод стягивает обрывки платья с моего плеча, отводя глаза от обнаженной груди.

Он снова тянет руку к ране. Наверняка он пытается помочь, но я уверена, что у него нет опыта помощи раненым.

– Погоди, – говорю я, кое-как дыша сквозь боль.

Голод останавливается.

– Спирт.

Я чувствую на себе его взгляд.

– Хочешь выпить прямо сейчас?

Да уж не отказалась бы.

– Продезинфицировать рану, – медленно говорю я.

Долгое-долгое мгновение Голод смотрит на меня. Наконец, придя к какому-то решению, встает и направляется на кухню. Слышу, как он копается там целую вечность.

Когда он возвращается, в руках у него закупоренная бутылка.

Я корчу гримасу. Это явно что-то самодельное и, кажется, подозрительное.

Голод, очевидно, того же мнения.

– Это скорее убьет тебя, чем вылечит, – говорит он.

– Дай сюда.

Я пытаюсь выхватить бутылку, но всадник держит ее так, чтобы я не могла достать.

– Не двигайся, – говорит он, откупоривая крышку.

Я бросаю на него скептический взгляд. Все, что я видела в Голоде до сих пор, – это умение ранить и убивать. Слабо верится, что он что-то понимает в уходе за ранеными.

Он берет меня за пострадавшее плечо, стараясь не задеть саму рану. Осторожно подносит бутылку с таинственным напитком и выливает немного на порез.

Как только алкоголь попадает туда, боль становится невыносимой, и у меня вырывается сдавленный крик.

– Это была ужасная идея, – говорит всадник.

– Заткнись, – шиплю я сквозь стиснутые зубы.

Голод отходит от меня, еще раз обшаривает дом и через некоторое время возвращается с какой-то одеждой. Первый попавшийся предмет он разрывает на полоски и перевязывает мне плечо. Я сдерживаю крик, когда он туго стягивает рану.

Покончив с перевязкой, Голод вытряхивает из вороха одежды еще одну вещь, похожую на цельнокроеное платье без рукавов.

Не нравится тебе смотреть на мои сиськи, да? – думаю я.

В конце концов, я все еще сижу перед ним раздетая.

– Холодно же.

– Скажи честно, – говорю я, – тебе неловко.

– Ладно, не хочешь – не надевай, – говорит всадник, отступая. – Мне все равно.