Голод

В конце концов я натягиваю платье – по крайней мере, пытаюсь. Беда в том, что раненое перевязанное плечо стесняет движения.

В темноте я слышу вздох Жнеца, а потом звук его зловещих шагов: он снова подходит и опускается передо мной на колени.

– Что ты делаешь? – спрашиваю я, разглядев в сумраке его горящие глаза.

Не отвечая, он берется за платье и помогает мне просунуть руки в рукава.

Я бросаю на него любопытный взгляд, стараясь не обращать внимания на боль, когда он, конечно же, опять задевает мою рану.

– Зачем ты это делаешь? – спрашиваю я.

Он внимательно разглядывает ткань платья, и я думаю, может быть, его обеспокоенный взгляд мне просто привиделся?

– Я не хотел причинить тебе боль, – хрипло говорит он.

Зато кому-то другому хотел, хочется мне сказать. Но я вижу: он, как ни странно, действительно обеспокоен тем, что ранил меня.

– Я знаю, – говорю я. Каким бы жестоким и свирепым ни был Жнец, причинять мне боль он не хочет. Это чертовски странно, учитывая, что при последней встрече с ним я едва не лишилась жизни.

Здоровой рукой я провожу пальцами по своему наряду. Одного прикосновения к ткани достаточно, чтобы понять: эта рубашка – широкая, старушечья – вещь из прошлого мира.

На миг мне становится безнадежно грустно – сама не знаю почему. Я никогда не знала того мира. Мое чувство потери совершенно надуманно. Но по рассказам он всегда представлялся раем – или, по крайней мере, шагом вперед по сравнению с тем дерьмовым миром, который мы имеем сейчас.

– Спасибо, – говорю я, все еще теребя пальцами ткань.

Голод хмыкает в ответ.

Через мгновение он говорит:

– Не надо было тебе прикрывать ее собой.

Я вздыхаю.

– Ты не можешь просто принять комплимент, обязательно его портить?

– Ни к чему мне твои комплименты.

К черту все это.

– Тогда я беру свои слова обратно, – говорю я. – Я не благодарна тебе за помощь.

Молчание становится тяжелым, а хмурый взгляд всадника – таким жгучим, что я чувствую его даже в темноте.

Может быть, Голод беспокоится обо мне, а может, и нет. Но так или иначе он раздражен.

Этого мне вполне достаточно.

– Зачем ты это сделала? – спрашивает всадник. Зачем я прикрыла собой ту женщину – вот что он имеет в виду. – Она бы для тебя такого делать не стала, – добавляет он.

– Ты этого не знаешь, – говорю я.

Но… верю ли я сама в глубине души, что какая-то незнакомка пожертвовала бы собой ради меня?

Нет. Определенно нет. Люди – эгоистичные мрази.

Однако Голоду я в этом не признаюсь.

– Когда-то я и тебе помогла… хотя ты не сделал бы того же для меня, – говорю я вместо этого.

После этого наступает долгое тягостное молчание. В темноте я чувствую испепеляющий взгляд Жнеца.

Дергающая боль в ране отвлекает меня от разговора.

Я пытаюсь подняться. Тут же Жнец берет меня за руку, встает сам и поднимает меня.

– А теперь что? – спрашиваю я.

– Тебе нужно поспать.

А-а. Точно. Пока мы вламывались в дом какой-то старушки, пока я спасала ее от смерти, причина нашей остановки как-то позабылась.

Я не противлюсь, когда всадник ведет меня в дальнюю комнату. Обычно это я веду кого-то в спальню. Обычно это мой план.

Голод останавливается на пороге и пропускает меня в незнакомую, чужую спальню. Воздух здесь тяжелый, пахнет духами, и, хотя в темноте не разглядеть, я думаю, что комната набита всякими безделушками: дважды я натыкаюсь на какую-то мебель и слышу, как что-то дребезжит.

Я оглядываюсь в поисках кровати, а когда нахожу ее, у меня холодеет в животе от смеси вины и тревоги: законная владелица этой кровати сейчас где-то там, в темноте.

Дура ты, Ана. Ты должна была догадаться, что такая ситуация возникнет. Именно это произошло и прошлой ночью.

Жнец наблюдает за мной, поэтому я машинально откидываю одеяло и забираюсь в кровать. Простыни влажные, отсыревшие и пахнут затхлостью. Скорчив гримасу, я устраиваюсь поудобнее.

В сущности, это, конечно, не худшая кровать из тех, на которых мне приходилось спать: в ней все же уютнее, чем там, где предстоит провести эту ночь старухе.

Как только я укладываюсь, Голод выходит из комнаты.

Я еще долго лежу в темноте, глядя в потолок. Все жду, когда же придет сон, но плечо еще болит, и к тому же после событий прошедшего часа я вся на взводе.

В соседней комнате слышно, как всадник шагает взад-вперед, взад-вперед. Это должно бы убаюкивать, но шаги звучат уж очень тревожно.

– Может, хватит? – окликаю я наконец.

Шаги затихают.

– Я должен быть сейчас в дороге, – говорит он.

– Не я придумала остановиться, – отвечаю я.

Шаги приближаются к спальне. В темноте в дверном проеме вырисовывается массивный силуэт всадника, все еще с косой руке.

– Неблагодарный человек. – От его голоса меня пробирает дрожь. – Надо бы силой заставить тебя снова сесть на коня и ехать дальше.

– Ты ужасно драматизируешь, – говорю и похлопываю по матрасу. – Присядь на секунду. Я не могу заснуть, когда ты там мечешься.

Голод, однако, не садится. Так и маячит в дверном проеме.

Я со вздохом сбрасываю с себя одеяло и встаю.

– Что ты делаешь? – вопрошает всадник.