Голод

– Неужели мой столь великодушный похититель решил устроить мне незапланированный перерыв и дать лишний раз пописать? – говорю я, когда он спрыгивает с коня.

Жнец отходит, не удостоив меня ответом. Я невольно любуюсь его широкими плечами и тонкой талией. Бронзовые доспехи сверкают на солнце.

Он оглядывается на меня через плечо, волосы цвета жженого сахара развеваются, и у меня перехватывает дыхание. Он похож на героя какой-то ушедшей эпохи – так мучительно безупречны его черты.

Пронзительные зеленые глаза сверкают, как драгоценные камни, когда он смотрит на меня.

– Ты идешь?

Я колеблюсь, и не только потому, что ошеломлена его красотой.

– Рука…

Правда в том, что она болит сильнее, чем я готова признать.

Выражение лица всадника неуловимо меняется.

Он возвращается к коню. Молча хватает меня и стаскивает с седла. Я с шипением втягиваю воздух сквозь зубы: он задел рану.

При этом звуке губы Жнеца недовольно сжимаются, вытягиваясь в прямую линию. Он ставит меня на землю.

Я хочу отойти, чтобы сделать свои дела.

– Погоди, – говорит Голод.

Я оборачиваюсь.

– Только не говори, что хочешь посмотреть. Никогда бы не подумала, что у тебя такой фетиш.

Он бросает на меня тяжелый взгляд: похоже, я всерьез достала его своими выходками.

– Да шучу я. Просто тебя очень уж весело дразнить.

– Иди сюда, – говорит он.

Я возвращаюсь к нему, не понимая, зачем мы тогда вообще остановились.

Он подходит ко мне вплотную, берется за широкий ворот платья и осторожно стягивает его с моего плеча.

Я стою неподвижно, и сердце у меня колотится все чаще.

– Мне нужно, чтобы ты освободила эту руку.

– Придется снять платье, – говорю я.

Тогда он делает шаг назад – чтобы дать мне раздеться, думаю я. Однако, когда я никак не могу справиться с поясом, Голод снова шагает ко мне и помогает снять сначала его, а затем и ночную рубашку.

Я стою на обочине дороги – сиськи наружу, в одних старушечьих трусах, которые тоже прихватила в доме утром.

Голод при виде моей груди и бровью не ведет. Все его внимание сосредоточено на раненом плече. Он осторожно разматывает бинты и хмурится при виде того, что под ними.

Что касается меня самой, то я вообще не хочу смотреть туда. Одно дело – чувствовать боль, а другое – видеть во всем безобразии то, чем она вызвана.

Всадник протягивает руку к ране, но затем как будто колеблется.

– Что ты делаешь? – спрашиваю я.

Всадник опускает руку и устремляет на меня свой холодный взгляд.

– Возвращаю старый долг, – говорит он.

– Убить меня, что ли, пытаешься? – спрашиваю я полушутя.

В уголках его рта появляется едва заметный намек на улыбку.

– Кажется, я уже пытался.

Его взгляд многозначительно скользит к моему животу, а потом снова к плечу.

Тут же он отходит от меня и направляется к своему коню. Роется в одной из седельных сумок и наконец достает стеклянную бутылку с каким-то прозрачным алкогольным напитком.

– А от меня зажилил, значит, – говорю я. Я всегда за то, чтобы выпить днем. Особенно когда ранена… да еще в компании всадника.

Голод снова подходит ко мне, откупоривает бутылку и льет ее содержимое на рану.

Я шиплю сквозь зубы. Черт, больно как!

– Ты не должен этого делать, – хриплю я.

Жнец застывает в напряженной позе. Кажется, его совсем не радует то, что я корчусь от боли.

– Я возвращаю долг, – повторяет он.

Отговорки. Он пытается мне помочь, и это с трудом умещается в голове, учитывая ту ненависть, которую он питает ко всему человеческому роду.

Голод ставит бутылку на землю и расстегивает нагрудник. Снимает его и кладет на землю. Его пальцы тянутся к подолу черной рубашки, и у меня есть лишь одно мгновение, чтобы понять, что он делает, прежде чем…

Кр-р-рак!

Голод отрывает от подола рубашки полоску ткани и начинает обматывать мое плечо.

Его глаза на мгновение задерживаются на мне.

– Не воображай себе лишнего.

О, я намерена дать полную волю своему воображению. Как же без него обдумать историю под названием «Голод проявляет неожиданную доброту и что это значит».

Пока он перевязывает мою рану, пальцы у него подрагивают, а выражение лица становится все более беспокойным. К тому времени как он затягивает концы «бинта», вид у него уже откровенно злой.

Он поднимает нагрудник с земли и надевает снова.

– Едем.

Жнец направляется к коню, не дожидаясь, пока я последую за ним.

Я на мгновение задерживаю на нем взгляд, а затем подбираю брошенное платье и неуклюже натягиваю его, стискивая зубы, когда приходится шевелить раненым плечом. Такого же труда мне стоит застегнуть пояс, но на этот раз всадник не пытается помочь.

– Ана! – снова окликает он, явно раздраженный тем, что раненая женщина так долго возится с одеждой.

Может, у Голода и случаются приступы доброты, но все-таки он конченая скотина.

Мой взгляд падает на бутылку, лежащую на земле. За последние пять лет я очень мало пила спиртного, а если изредка и пила, то старалась делать это как можно дальше от «Раскрашенного ангела». У Элоа были строгие правила в отношении наркотиков и алкоголя, и всех своих девушек она заставляла эти правила соблюдать.

Но Элоа больше нет.