Голубой горизонт

— Он пошел на охоту, за слоновой костью?

— Говорят, что Сомоя — великий охотник. У него очень много слоновой кости в форте.

— Ты ее видел собственными глазами?

— Я видел пять больших складов, они до крыши набиты.

Коотс удовлетворенно кивнул:

— Пока это все, что я хотел узнать, но потом у меня будут еще вопросы.

Кадем поклонился своему дяде:

— Ваше величество, я прошу отдать этого пленника мне, под мою личную ответственность.

— Забирай его. Но проследи, чтобы он не умер, по крайней мере не сейчас. Не раньше, чем он послужит нашим целям.

Стражи поставили Омара на ноги и утащили наружу через огромные бронзовые двери.

Зейн аль-Дин посмотрел на Лалеха, отползшего в сторону в попытке затеряться среди теней в глубине тронного зала.

— Ты неплохо поработал. Теперь иди и готовь свой корабль к выходу в море. Ты мне понадобишься как разведчик, когда я поведу свой флот в этот Нативити-Бей.

Лалех попятился к выходу, кланяясь и выражая почтение на каждом шагу.

Когда стражи и младшие придворные вышли, воцарилась тишина. Все трое важных мужчин ждали следующих слов Зейна. А он как будто погрузился в глубокое забытье, как курильщик гашиша. Наконец он очнулся и посмотрел на Кадема ибн Абубакера.

— Ты дал клятву на крови отомстить за смерть твоего отца, убитого аль-Салилом.

Кадем низко поклонился:

— Эта клятва для меня дороже самой моей жизни.

— Твоя душа была оскорблена братом аль-Салила, Томом Кортни. Он завернул тебя в свиную шкуру и грозил похоронить заживо в одной яме с грязным животным.

Кадем при этом воспоминании стиснул зубы. Он не мог заставить себя признать, насколько его осквернили и унизили. Однако опустился перед Зейном аль-Дином на колени:

— Умоляю тебя, мой калиф и брат моего отца, позволь мне искать возмездия за эти чудовищные деяния двух проклятых братьев!

Зейн аль-Дин задумчиво кивнул и повернулся к сэру Гаю:

— Генеральный консул, твоя дочь была похищена сыном аль-Салила. Твой великолепный корабль пиратски захвачен, твое немалое состояние украдено.

— Это все правда, ваше величество.

Наконец Зейн повернулся к паше Херминиусу Коотсу:

— Ты перенес унижение, твоя честь замарана руками той же самой семьи.

— Да, мне пришлось вынести все эти горести.

— Что до меня, то список моих собственных обид на аль-Салила восходит к временам моего детства, — сказал Зейн аль-Дин. — Он слишком длинный и горький, чтобы его повторять. У нас общая цель, и эта цель — стереть с лица земли гнездо ядовитых рептилий и пожирателей свинины. Мы знаем, что они накопили там немало золота и слоновой кости. И пусть все это станет лишь острой приправой, улучшающей наш аппетит к возмездию.

Он снова замолчал и долго смотрел на своих генералов, переводя взгляд с одного на другого.

— Сколько времени вам нужно, чтобы разработать план нападения?

— Великий калиф, ради того чтобы все наши враги обратились в пыль и пепел, паша Коотс и я не захотим ни спать, ни есть, лишь бы поскорее представить на твое одобрение военный план, — пообещал Кадем.

Зейн улыбнулся:

— Ничего другого я от тебя и не ожидал. Встретимся здесь после завтрашней вечерней молитвы, выслушаем ваши планы.

— Мы будем готовы к этому часу, — заверил его Кадем.

Военный совет продолжился при свете двух сотен ламп, чьи фитили плавали в душистом масле, отгоняя толпы комаров, которые с заходом солнца поднялись из канав и выгребных ям города.

Петер Петерс шел, как всегда, позади сэра Гая Кортни, когда они пробирались через лабиринт проулков в сторону царского гарема, что находился в задней части огромного дворца. От стен пахло сыростью, плесенью и двумя сотнями лет нерадивости. Перед факелоносцами, шедшими впереди и освещавшими калифу дорогу к его спальне, разбегались крысы; тяжелые шаги стражников отдавались от стен и сводчатых переходов.

Калиф разглагольствовал высоким голосом, и Петерс переводил его слова почти в то же самое мгновение, как они слетали с губ повелителя. Когда калиф умолкал, Петерс так же быстро переводил ответ сэра Гая.

Наконец они дошли до дверей гарема, где калифа ждал целый отряд вооруженных евнухов, чтобы занять место стражников, потому что ни один настоящий мужчина, кроме самого калифа, не мог пересечь эту границу.

Аромат благовоний плыл из-за ширм резной слоновой кости, смешиваясь с запахом соблазнительной юной женственности. Изо всех сил прислушиваясь, Петерс воображал, что слышит шорох маленьких босых ног по каменным плитам пола и звуки девичьего смеха, похожего на звон крохотных золотых колокольчиков. Вся усталость слетела с него, когда кошачьи коготки похоти впились в его мужское достоинство. Калиф теперь мог отправиться навстречу наслаждениям, но Петерс ему не завидовал: этим вечером дворцовый визирь пообещал ему нечто особенное.

— Она — дитя саара, самого яростного из всех племен Омана. И хотя она видела всего пятнадцать вёсен, у нее особый дар. Это настоящее пустынное создание, газель с юной грудью и длинными стройными ногами. У нее лицо ребенка и инстинкты шлюхи. Она восхищает всеми хитростями и чудесами любви. И она откроет перед тобой все три свои дороги к наслаждению.