Голубой горизонт

Тут визирь хихикнул. В его обязанности входило знать все личные подробности жизни каждого из обитателей дворца. И он был отлично осведомлен о том, в какой области лежали вкусы Петера Петерса.

— Даже запретный нижний вход она перед тобой откроет. И будет с тобой обращаться как с великим лордом, эфенди. Но ведь ты такой и есть.

Визирь знал и то, как наслаждается этот незаметный клерк, когда его именуют высоким титулом.

Когда сэр Гай наконец отпустил его, Петерс поспешил в свои хоромы. В Бомбее он жил в трех крошечных комнатушках, битком набитых тараканами, в задней части принадлежавшей компании территории. И единственными женщинами, каких он мог позволить себе на скудное жалованье, были дешевые шлюхи в безвкусных сари и медных браслетах; их губы и десны были кроваво-красными, как открытые раны, от орехов бетеля. От них пахло кардамоном, чесноком и перцем, а от немытых гениталий несло мускусом.

Здесь, во дворце в Маскате, с Петерсом обращались уважительно. Мужчины называли его «эфенди». У него имелось двое домашних рабов, готовых исполнить любое его желание. Его поселили в роскошных покоях, а девушки, которых присылал к нему ради увеселения визирь, были молодыми, нежными и уступчивыми. И как только Петерсу надоедала одна, ему предоставляли другую.

Добравшись до своей спальни, Петерс ощутил, как по его спине скользнул холодок разочарования, потому что комната была пуста. А потом он уловил ее запах, похожий на аромат цветущих цитрусовых садов. Он стоял в центре спальни, взглядом ища девушку и ожидая, когда она покажется. Какое-то время ничего не происходило, не слышалось никаких звуков, кроме шороха листьев тамаринда, стоявшего на террасе под балконом.

Петерс тихо процитировал одного персидского поэта:

— «Грудь ее сияет, как снежные поля горы Табора, ее ягодицы светлые и круглые, как восходящие луны. Темный глаз, притаившийся между ними, пристально смотрит в глубину моей души…»

Занавеси балкона шевельнулись, девушка хихикнула. Это был совершенно детский звук, и еще до того, как она появилась, Петерс понял, что визирь не прибавил ей лет. Когда девушка вышла из-за занавеси, лунный луч осветил насквозь ее прозрачную одежду и обрисовал детское тело.

Девушка подошла к Петерсу и потерлась об него, как кошка. Когда он погладил ее маленькие круглые ягодицы, она мурлыкнула.

— Как тебя зовут, прелестное дитя?

— Меня зовут Назиин, эфенди.

Визирь предупредил ее об особых пристрастиях Петерса, и ее искусство намного превосходило ее нежный возраст. Много раз за эту долгую ночь Назиин заставляла Петерса реветь и блеять как теленок.

На рассвете Назиин пристроилась на его коленях, когда Петерс уселся в середине матраса из гусиного пуха. Она выбрала на серебряном блюде, стоявшем у постели, зрелую мушмулу и впилась в нее маленькими белыми зубками. Выплюнув блестящее коричневое семечко, она вложила остаток фрукта в губы Петерса.

— Ты вчера заставил меня так долго ждать, прежде чем пришел ко мне. Я думала, у меня разобьется сердце. — Она надула губки.

— Я был у калифа и его генералов до самой полуночи.

Петерс не устоял перед соблазном произвести на нее впечатление.

— У самого калифа? — Девушка с благоговением уставилась на переводчика. Глаза у нее были огромными, темными. — Он говорил с тобой?

— Конечно.

— Ты, должно быть, великий человек в своей стране. А чего хотел от тебя калиф?

— Он хотел узнать мое мнение и услышать совет по вопросу чрезвычайной важности и секретности.

Девушка возбужденно поерзала по его голым коленям и хихикнула, ощутив, как под ней снова кое-что надувается и твердеет. Она встала на колени и обеими руками потянулась назад, чтобы раздвинуть тугие ягодицы, а потом снова опустилась на Петерса.

— А я знаю много любовных секретов, — прошептала она и глубоко засунула розовый язычок ему в ухо.

Назиин провела с Петерсом еще пять ночей, и когда они не были заняты другим, то много разговаривали — точнее, говорил Петерс, а девушка слушала.

На пятое утро, еще до рассвета, за ней пришел визирь, пообещавший Петерсу:

— Она вечером к тебе вернется.

Он взял девушку за руку и увел к боковым воротам дворца, где ждал старик из племени саар, терпеливо стоявший рядом с таким же старым верблюдом. Визирь закутал Назиин в темный плащ из верблюжьей шерсти и посадил в ветхое седло.

Городские ворота открывались с восходом солнца, и тут же сквозь них начинали течь обычные потоки входящих и выходящих пустынных жителей: одни приезжали в город, чтобы что-то продать, другие возвращались в бескрайнюю пустыню. Среди них были паломники и мелкие чиновники, торговцы и путешественники… Среди всего этого живого потока город покинули двое всадников на старом верблюде. Ничто в них не могло вызвать интерес или зависть. Назиин выглядела внуком или внучкой старика. Ее пол нелегко было определить под мешковатой одеждой, скрывавшей голову и тело.

Они поехали прочь через пальмовые рощи, и ни один из стражей у ворот не удосужился проводить их взглядом.