Гражданская поэзия Франции

Все — это все сказать. И мне не хватит слов,
Не хватит времени и дерзости не хватит.
Я брежу, наугад перебирая память.
Я нищ и неучен, чтоб ясно говорить.

Все рассказать — скалу, дорогу, мостовую,

Прохожих, улицу, поля и пастухов,
Зеленый пух весны и ржавчину зимы,
И холод и жару, их совокупный труд.

Я покажу толпу и в каждом первом встречном

Его отчаянье, его одушевленье,
И в каждом возрасте мужского поколенья
Его надежду, кровь, историю и горе.

Я покажу толпу в раздоре исполинском,

Всю разгороженную, как могилы кладбищ,
Но ставшую сильней своей нечистой тени,
Разбившую тюрьму, свалившую господ,

Семью рабочих рук, семью листвы зеленой,

Безликого скота, бредущего к скоту,
И реку и росу в их плодотворной силе,
И правду начеку, и счастие в цвету.

Смогу ли я судить о счастии ребенка

По кукле, мячику и солнышку над ним?
Посмею ли сказать о счастии мужчины,
Узнав его жену и крохотных детей?

Смогу ли объяснить любовь, ее причины,

Трагедию свинца, комедию соломы,
Сквозь машинальный ход ее вседневных дел,
Сквозь вечный жар ее неугасимых ласк?

Смогу ли я связать в единство эту жатву

И жирный чернозем — добро и красоту,
И приравнять нужду к желаниям моим,
Сцепленье шестерен — к тому, чем я томим.

Найду ли столько слов, чтоб ненависть прикончить,

Чтоб стихла ненависть в широких крыльях гнева,
Чтоб жертва поднялась на палачей своих?
Для революции найду ли я слова?

Есть золото зари в глазах, открытых смело, —

Все любо-дорого для них, все новизна.
Мельчайшие слова пословицами стали,
Превыше бед и мук простое пониманье.

Смогу ли возразить, достаточно ли твердо,

Всем одиночествам, всем маниям нелепым?
Я чуть что не погиб, не смогши защититься,
Как связанный боец с забитым кляпом ртом.

Я чуть не растворил себя, свой ум и сердце

В бесформенной игре, во всех летучих формах,
Что облекали гниль, распад и униженье,
Притворство и войну, позор и равнодушье.

Еще немного — и меня б изгнали братья.

На веру я примкнул к их боевым делам.
От настоящего я больше взял, чем можно,
И лишь о будущем подумать не умел.

Обязан я своим существованьем людям,

Живущим вопреки всеобщему концу.
Я у восставших взял и взвесил их оружье,
И взвесил их сердца, и руки им пожал.

Так человечным стал нехитрый человек.

Песнь говорит о том, что на устах у всех,
Кто за грядущее идет войной на смерть,
На подземельный мрак беспутной мелюзги.

Скажу ли, наконец, что в погребе прокисшем,

Где бочки спрятаны, открыта настежь дверь,
Нацежен летний зной в сон виноградных лоз, —
Я виноградаря слова употребляю.

Похожи женщины на воду иль на камень,

Суровы иль нежны, легки иль недотроги.
Вот птицы странствуют наперерез пространству,
Домашний пес урчит, тревожится за кость.

Ночь откликается лишь чудаку седому,

Истратившему жар в банальных перепевах.
Нет, даже эта ночь не сгинет понапрасну.
Сон для меня придет, когда других оставит.

Скажу ли, что над всем владычествует юность,

Морщины на лице усталом замечая.
Над всем владычествует отсветов поток,
Лишь только вытянется из зерна цветок.

Лишь только искренность о жизни возникает —

Доверчивый не ждет доверья от других.
Пускай ответят мне до всякого вопроса,
Пускай не говорят на языке чужом.

Никто не посягнет дырявить мирный кров,

Жечь эти города и мертвых громоздить.
Я знаю все слова строителей вселенной,
А время для таких — живой первоисточник.

Потребуется смех, но это смех здоровья.

То будет братское веселье навсегда.
То будет доброта такая же простая,
Как к самому себе, когда ты стал любим.

Легчайшим трепетом ответит зыбь морская,

Когда веселье жить свежей соленых волн.
Не сомневайтесь же в стихотворенье этом.
Я написал его, чтоб вычеркнуть вчера.