Гражданская поэзия Франции

Так, если выгнанный из заповедной чащи,
            Кабан пропорот на лету
И, наземь падая, дрожит, кровоточащий,
            В слепящем солнечном свету.
И, захлебнувшийся в пузырящейся пене,
            Стихает, высунув язык;
И рог заливистый, хрипя от нетерпенья,
            Скликает на поле борзых;
И свора, как хребет одной волны громадной,
            Хребтами выгнулась, рыча,
И чует пиршество, оскаленная жадно
            На приглашенье трубача;
И стая собрана, — и прокатился в парке
            И по полям свирепый лай,
И воют гончие, борзые и овчарки,
            Остервеневшие: валяй!
Валяй! Кабан издох, — псы королями стали!
            Псам эта падаль отдана!
За гонку дикую, за то, что мы устали,
           Заплатим мертвому сполна!
Валяй! Псари ушли, ошейники не душат,
           Арапники не просвистят.
Кровь горяча еще! Клыки нам честно служат,
           Клыки за голод отомстят, —
И, как поденщики, кончающие к сроку,
          Разделывают тушу вмиг,
Зарылись мордами, когтями рвут глубоко,
          И свалка между псов самих, —
Ведь есть у них закон, чтобы кобель обратно
          Принес обкусанный мосол,
И перед сукою, ревнующей и жадной,
           Надменным щеголем прошел,
И суке доказал, как предан ей и жарок,
           И, страсть собачью утоля,
Залаял весело, бросая кость в подарок:
           «Я вырвал ляжку короля!»

Август 1830

ЛЕВ

1

Я был свидетелем той ярости трехдневной,
Когда, как мощный лев, народ метался гневный
По гулким площадям Парижа своего,
И в миг, когда картечь ошпарила его,
Как мощно он завыл, как развевалась грива,
Как морщился гигант, как скалился строптиво…
Кровавым отблеском расширились зрачки.
Он когти выпустил и показал клыки.

И тут я увидал, как в самом сердце боя,

В пороховом дыму, под бешеной пальбою,
Боролся он в крови, ломая и круша,
На луврской лестнице… И там, едва дыша,
Едва живой, привстал и, насмерть разъяренный,
Прочь опрокинул трон, срывая бархат тронный,
И лег на бархате, вздохнул, отяжелев, —
Его Величество Народ, могучий лев!

2

Вот тут и началось, и карлики всей кликой
На брюхах поползли в его тени великой.
От львиной поступи одной лишь побледнев,
Старалась мелюзга ослабить этот гнев,
И гриву гладила, и за ухом чесала,
И лапу мощную усердно лобызала,
И каждый звал его, от страха недвижим,
Своим любимым львом, спасителем своим.

Но только что он встал и отвернулся, сытый

Всей этой мерзостью и лестью их открытой,
Но только что зевнул, и, весь — благой порыв,
Горящие глаза на белый день открыв,
Он гривою тряхнул, и, зарычав протяжно,
Готовился к прыжку, и собирался важно
Парижу объявить, что он — король и власть, —
Намордник тотчас же ему защелкнул пасть.

Декабрь 1830

ДЕВЯНОСТО ТРЕТИЙ ГОД

1