Но если все-таки из тяжкого удушья, Куда мы валимся с тоски,Из этой пропасти, где пламенные души Так одиноки, так редки,Внезапно выросла б и объявилась где-то Душа трибуна и борца,Железною броней бесстрашия одета, Во всем прямая до конца,И поражая чернь и расточая дар свой, Все озаряющий вокруг,Взялся бы этот вождь за дело государства, Поддержан тысячами рук, —Я крикнул бы ему, как я кричать умею, Как гражданин и как поэт:«Ты, вставший высоко! Вперед! Держись прямее, Не слушай лести и клевет.Пусть рукоплещущий делам твоим и речи Твоею славой упоен,Клянется весь народ тебе подставить плечи, Тебе открыть свой Пантеон!Забудь про памятник! Народ, творящий славу, — Изменчивое существо.Твой прах когда-нибудь он выметет в канаву Из Пантеона своего.Трудись для родины. Тяжка твоя работа. Суров, бесстрашен, одинок,Ты завтра, может быть, на доски эшафота Шагнешь, не подгибая ног,Пусть обезглавленный, пусть жертвенною тенью Ты рухнешь на землю в крови,Добейся от толпы безмолвного почтенья, — Страшись одной ее любви».
5
Известность! Вот она, бесстыдница нагая, В объятьях целый мир держаИ чресла юные всем встречным предлагая, Так ослепительно свежа!Она — морская ширь в сверканье мирной глади, Едва лишь утро занялось,Смеется и поет, расчесывая пряди Златисто-солнечных волос.И зацелован весь и опьянен прибрежный Туман полуденных песков.И убаюканы ее качелью нежной Ватаги смуглых моряков.Но море фурией становится и, воя, С постели рвется бредовой, —И выпрямляется, косматой головою Касаясь тучи грозовой;И мечется в бреду, горланя о добыче, В пороховом шипенье брызг;И топчется мыча, бодает с силой бычьей, Заляпанная грязью вдрызг;И в белом бешенстве, вся покрываясь пеной, Перекосив голодный рот,Рвет землю и хрипит, слабея постепенно, Пока в отливах не замрет;И никнет, наконец, вакханка, и теряет Приметы страшные свои,И на сырой песок, ленивая, швыряет Людские головы в крови.