Грезы и тени

Я оглянулся… на двор былъ блый день. Я провелъ въ Стальено цлую ночь и, къ своемъ, влюбленномъ забытьи не замтилъ разсвта… Не понялъ даже зари, когда она заиграла на лиц мраморной красавицы… Теперь розовыя краски уже сбжали съ камня, и моя возлюбленная спала безпробуднымъ сномъ, сіяя ровными блыми тонами своихъ ослпительно сверкающихъ одеждъ. Всплывшее надъ горами солнце разрушило очарованіе зари…

ЗОЭ Элегія

Зачмъ ты снова явилась мн въ эту ночь — тяжкую и долгую, какъ дорога въ адъ, когда, спотыкаясь подъ ношей воспоминаній, бредетъ по ней обреченная мукамъ душа? Чмъ дальше ведетъ ее грозный путь, тмъ мельче становятся образы оставшейся позади жизни, тмъ глуше и тише ея незабвенные отзвуки. A дьяволы вчнаго отчаянія, ждущіе добычу, все ростуть и ростутъ впереди — и выростаютъ, какъ столтніе дубы, и язвительный хохотъ ихъ переходитъ въ раскаты грома.

Да! я былъ близокъ къ мысли, что громъ — хохотъ дьявола въ эту ночь, когда тучи черною медвжьей шкурою лежали надъ Римомъ, ливень хлесталъ Палатинъ и Капитолій, a Тибръ вздувался въ оковахъ набережной, пытаясь, какъ узникъ, вырваться на свободу и затопить Трастевере мутной волной.

Щели въ ставняхъ вспыхивали голубыми огнями непрерывно струившихся молній. Я жмурилъ глаза. Я кутался въ одяло. Я пряталъ голову подъ подушки. Ничто не помогало: кто чувствуетъ грозу, тому не надо видть молніи, не надо слышать грома, чтобы страдать отъ нея.

Гроза затихла, но не прошла. Она висла въ воздух, какъ отдыхающая орлица. Ея дыханіе отравило ночь — ночь, черне Мамертенскаго подземелья и столько же полную призраковъ. О, тоска тьмы, напитанной электричествомъ! Ты хуже кошмара: ты смле его. Кошмаръ, какъ воръ, подкрадывается къ сонному. Ты же — огромное привидніе въ траурной мантіи — дерзко садишься на грудь человка въ твердой памяти, со свободною волей и, положивъ на его горло тяжелыя лапы, любуешься, когда онъ задыхаясь, бьется въ своей постели, точно рыба на песк.

Въ такую то минуту — о, Зоэ! — ты пролетла предо мною… во сн или на яву?

Яркій лучъ несъ тебя сквозь мракъ, ничего не озаряя въ немъ, кром тебя. Ты сверкнула, подобно осеннему метеору, и полоса свта, какъ на неб посл метеора, долго лежала предъ моими глазами твоимъ слдомъ, медленно выцвтая.

Ахъ! и сейчасъ я вижу тебя въ этомъ луч: блую и прозрачную, точно фарфоръ, окутанную въ голубой шелкъ, съ внкомъ серебряныхъ колосьевъ на золотистомъ пепл волосъ, разсыпанныхъ по полудтскимъ плечамъ. Вижу тебя такою, какъ очаровала ты впервые мое воображеніе! ты — женщина свера, съ стальными глазами! ты, дитя вчнаго горя и минутныхъ торжествъ!

Бломраморный залъ сіялъ огнями. Ты пла. Тысячи глазъ впивались въ тебя. На красномъ сукн эстрады ты казалась свтлымъ ангеломъ, слетвшимъ изъ рая въ адскій огонь, чтобы освжить каплею влаги запекшіяся уста гршника. Я не помню звуковъ, птыхъ тобою. Что въ нихъ? Ты сама была живою симфоніей молодой и богатой жизни, ты, какъ пташка, свободно и счастливо летла на крыльяхъ торжественной гармоніи, слагавшейся десятками инструментовъ, послушныхъ жезлу сдого капельмейстера.

И, когда я снова увидлъ тебя такою, долго потомъ сидлъ впотьмахъ на своей одинокой кровати, полный воспоминаній и волненій. Зачмъ ты явилась мн сейчасъ? Зачмъ являешься вообще? Кто былъ я теб, кто была ты мн, что теперь твое загробное дыханіе ветъ въ мою жизнь, и никогда струны моей души не звучатъ звонче и грустне, чмъ — если коснется ихъ твоя мертвая рука?

Мы рдко видались, когда ты была жива. Мы не были друзьями. Больше: мы не любили другъ друга. Правда: я любовался тобой, — но вчуж, какъ любуются картиной, проникнутой духомъ могучей художественной силы.

Она дышала въ теб на встрчу каждому и тянула къ себ людей, какъ магнитъ — желзо. Казалось, богатство твоей души тяготило тебя самые. Демонъ, служащій чародю, если нтъ ему работы, начинаетъ мучить самого чародя. Талантъ — тотъ же демонъ. Тебя волновала смутная жажда дятельности — могучей и великолпной. A я думалъ:

— Эта двушка — не знаю, чмъ будетъ, но способна быть всмъ, чмъ захочетъ. Но, на свое горе, она сама не знаетъ, чмъ ей быть… и, быть можетъ никогда не узнаетъ.

Ты знала, что я такъ думаю, и не любила меня именно за это. Я гордился твоею нелюбовью; она выдляла меня изъ толпы поклонявшихся теб друзей — рабовъ, которыхъ ты и любила, и презирала.