Группа. Как один психотерапевт и пять незнакомых людей спасли мне жизнь

И вот еще: вернувшись с Гавайев, мы с Дженни начали первый год учебы в Академии урсулинок. Через шесть недель после того пляжа с черным песком, где безвольное тело Дэвида у нас на глазах раскачивалось под брюхом вертолета, мы надели клетчатые, красные с темно-синим, форменные юбки и туфли без каблука и стали перемещаться с алгебры и истории мира на физкультуру и английский. Я сидела на алгебре, глядя, как миз Павловиц выводит сложные уравнения на доске, ходила в столовую, слушая, как другие девочки обсуждают наряды, в которых собираются идти на концерт Майкла Джексона. Да какая разница? Мы все умрем. Никто из нас не имеет значения. В первые пару месяцев половина меня словно все еще оставалась на Гавайях, дожидаясь, когда же Дэвид закашляется и очнется, чтобы я могла возобновить нормальную подростковую жизнь, которая вращалась вокруг моей влюбленности в Джо Монико и вопроса о том, стричь челку или нет. После школьных занятий я часами спала, и родители начали беспокоиться о моем психическом состоянии. Я видела, как они пристально смотрят на меня за ужином, когда я опускала отяжелевшую голову на раскрытую ладонь, и во второй половине дня, когда у меня не было сил встать с дивана. Но мы никогда не разговаривали о «несчастном случае» на Гавайях. Однажды вечером родители постучались ко мне в комнату и обнаружили меня лежащей на кровати и слушающей радио. Они попытались поговорить о домашних заданиях и о приближавшемся футбольном матче. По тому, как мама крепко держалась за дверную ручку, а папа прислонился к одежному шкафу, я поняла: они подбираются к какой-то важной теме.

– Пожалуйста, можешь сделать нам одолжение?

Мама стояла в дверях, ее глаза, карие, как и у меня, глядели на меня с мольбой – о, что-то новенькое!

– Наверное. А что именно?

– Ты можешь попытаться вести себя нормально? Просто попробуй, ради нас. Ты постараешься вести себя нормально? Весь этот кислый вид, это тебе не на пользу…

– Ладно.

Я знала, что она имела в виду. Гавайи словно лишили меня энергии. Были сонливость, незаинтересованность в новых возможностях, возникших с началом учебы в старших классах. Все обходило меня стороной, не задевая.

Им моя внутренняя вялость казалась ребяческими «капризами», которые я могла и должна прекратить – срочно, пока не потеряла целый год жизни.

Родители твердо верили, что я могу решить и решиться быть счастливой. Теперь я понимаю, что они рекомендовали мне инструменты, на которые полагались сами: силу воли, оптимизм и самодостаточность. Но те все время выскальзывали из рук, поэтому я тянулась к более надежным – обжорству и искусственной рвоте, – чтобы заткнуть эмоции, пытающиеся вылезти на поверхность. Мы с родителями хотели одного и того же: чтобы я была нормальной. Я жаждала «себя нормальной» даже больше, чем они, но никто не понимал, что я не «распускаю нюни» и что попытки закупорить чувства могут дорого обойтись. Я также услышала в их словах негласное требование – похоронить Гавайи и все их пугающие картины. Под родительской просьбой звенел подтекст: «Не думай об этом, а то расстроишься. Не расстраивайся, а то отстанешь от других в выполнении важной задачи – быть нормальным подростком. Не разговаривай об этом, а то расстроишься. Не разговаривай об этом, а то расстроишь меня». Я хотела быть послушной дочерью, поэтому похоронила это так глубоко, как смогла.

* * *

– Не всем удается вернуться домой, – в конце мой голос дал петуха. Доктор Розен спросил, смогу ли я еще покричать. Я думала, что не смогу, но потом согнулась, уперлась лбом в жесткий ковер, и утробные стоны десятилетней давности стали вздыматься и выхлестываться из меня волнами.

– Что было после того, как вертолет унес тело Дэвида? – спросил доктор Розен. Я никогда никому не рассказывала о том, что случилось после нашего ухода с пляжа. В моем сознании история заканчивалась, как только вертолет исчезал над горой с телом в длинном черном мешке.

Меня начало трясти. Как тогда, в машине женщины из Канзаса.

– Вам было холодно в полицейском участке?

– Пол был холодным, босые ноги мерзли, и у меня не было никакой одежды. Один офицер дал мне желтый плед, а другой отвел в отдельный кабинет, чтобы я могла позвонить родителям. Они были в кино с друзьями, поэтому я рассказала о случившемся брату.

– Что вы делали, когда вышли из полицейского участка? – спросила Рори.