И солнце взойдет. Она

– Я тебя предупреждала, что так всё и закончится, – донёсся до Рене ехидный смешок. Медсестра прошлась по кабинету, а потом где-то скрипнуло кресло. – Помнишь? В тот день, когда ты решил поиграть в спасателя Малибу и устроил прилюдный разнос. Ну что? Выплыл?

– Заткнись, – лениво откликнулся Энтони, помедлил, а потом чуть сдвинул пальцы, и Рене едва не задохнулась от того, какой болью прошило виски.

– О, только не говори мне, будто убиваешься по девчонке. В жизни не поверю…

– Сегодня ты бесишь удивительно прицельно, – послышалось бормотание, а потом натужный скрип искусственной кожи, когда лежавшее тело завозилось.

– Чёрт тебя дери, Ланг! Это уже жалко. Ты жалкий.

– А ты глупа, ограниченна и совершенно бесполезна, потому что не понимаешь простейшей вещи. Состав нашего отделения меняется каждые год или два. Люди приходят, учатся, становятся классными специалистами, а потом валят туда, где жить проще и веселее. Где выше зарплата. Где им не портят жизнь дежурствами без шанса даже сходить пожрать. И что ты будешь делать, если вдруг появится шанс получить талантливого хирурга лет так на пять?

– Уж точно не буду иметь его по всем подсобкам, как, вероятно, делал ты.

– Только не говори, что была против. С тобой я поступил точно так же, – раздался злой смех, а в следующий момент послышался скрежет ножек тяжёлого кресла.

– Хватит! Я осталась не ради того, чтобы смотреть, как ты трахаешь бездарную Клэр или кого-то ещё. Мне просто нравится эта работа.

– О, ещё одна обиженная. Прекращай пафосно врать. Мы оба знаем, что нам с тобой больше нигде не ужиться. Ты такой же адреналиновый наркоман, как и я, без малейшего чувства сострадания или человечности. Так что лучше подай со стола бумаги и сделай мне кофе.

– Знаешь что, – огрызнулась явно оскорблённая Хелен. – Пожалуй, я недостаточно для этого умна. А потому открой рот и попроси об этом свою высокоинтеллектуальную шлюху Роше.

В кабинете воцарилась короткая тишина, которая прервалась лишь резким и жёстким:

– Пошла вон.

Рене не знала, какое выражение было написано на лице главы отделения, зато разъярённый взгляд вылетевшей из кабинета Хелен прошил прямо до позвоночника. Холодный. Злой. Действительно обиженный. И, отступив от двери, Рене прикрыла глаза. Значит, вот как, доктор Ланг? Губы задрожали, но неимоверным усилием воли удалось сдержать позорное проявление совсем ненужной слабости. Ладно. Она всё поняла. Не нужно других объяснений.

Развернувшись, Рене зашагала прочь. И удивительно, но лить слёзы по одному очень плохому человеку уже не хотелось. Где-то внутри словно перегорела последняя лампочка, и совсем скоро потухнут отблески шедшего от неё света. Стала ли Рене любить меньше? Нет. Ни на грамм. Просто накопленного опыта внезапно оказалось слишком много, чтобы продолжать его черпать из этой бездонной бочки.

Но пока она ещё могла улыбаться ждавшему её Франсу, ведь он ни в чём не виноват. Да и Тони, если хорошенько подумать, тоже не в чем винить. Уж точно не в её личных мечтах, ожиданиях и придуманных глупостях. В общем-то, где-то глубоко внутри Рене даже не удивилась. По крайней мере, какая-то её часть будто знала или чувствовала, что так всё и будет. Может, потому что на все бесконечные признания она так ничего и не получила в ответ? Наверное. Но единственное, о чём она теперь мечтала, – это уехать. Сбежать от сплетен, косых взглядов и намеренного игнорирования, которым наградил её Энтони.

Именно мыслью «уехать» Рене жила все две недели до поездки в Оттаву. Четырнадцать дней, за которые она ощутила себя если не пустым местом, то бесполезной конечностью точно. Ланг не собирался её отчислять, как и возвращать личные вещи, но дал понять, что Рене для него больше не существует. Она ничего не решала, не стояла за операционным столом, не вела пациентов. Теперь этим занимался перепуганный Франс, которого то ли из вредности, то ли ради насмешки Ланг повсюду таскал за собой. И Рене, с грустной улыбкой наблюдавшая за этим со стороны, впервые задумалась – а с ней было так же? Смеялись ли коллеги, когда смотрели на заглядывавшую в рот наставнику Роше? Сплетничали ли на досуге? Делали ставки?

Впрочем, это больше не беспокоило. Рене понимала, что надо потерпеть буквально несколько месяцев, а потом постараться забыть и Энтони, и больницу, и всё с ними связанное. Разумеется, это будет непросто. А, скорее, совсем тяжело… Но время идёт, срастаются раны, точно хорошо зашитые швы, рубцуется ткань, а потом и вовсе рассасывается, чтобы слиться с нетронутой кожей. И, наверное, хорошо, что влюблённость давно перешла в спокойное русло любви. Уже не хотелось бросаться на стены или реветь ночь напролёт. Теперь можно было спокойно жить и не выковыривать себе сердце. Право слово, некроз со всем справится сам, а там, глядишь, закончатся свежие ткани.