Ядовито-розовая ручная граната (СИ)

Повсюду был холод, Арктический, пронизывающий. Царапая кожу, летели в лицо смешавшиеся в бессолнечной тьме снег и песок. Он посмотрел вверх, на проломленную кровлю, щербато оскалившуюся над ним бездонной чернотой небесной пасти: терпеливо выжидающая вечность. Без Луны, без звезд. Без света, без тепла. Он опустил взгляд на собственную бескровную кожу, на отданное на расправу стихиям обнаженное тело: без пульса.

Подобное развоплощение должно было настораживать, но разум его блуждал слишком далеко, он был слишком рассеян, чтобы это полностью осознать. Жизни в нем самом уже не осталось, но в воздухе вокруг по-прежнему парили осколки размышлений, впиваясь в руки и грудь, когда он шел, проталкиваясь через их рой. Они рассекали кожу будто обычную ткань: разрезанные нити – распоротые швы.

Он брел вперед, и сама плоть его сжалась, примерзнув к костям, пока он углублялся все дальше в извилистые коридоры. Некоторые двери в покои висели на перекосившихся петлях: пьяный разгром. Другие лежали разбитые на куски, занозы впивались в чувствительные подошвы, пронзали до кости, и в итоге он мог лишь хромать, жалкий пошатывающийся призрак себя прежнего.

Наконец, блуждая под бескрайним гнилостным небом, он обнаружил одну-единственную уцелевшую дверь; из-под нее, закрытой, отрезавшей весь внешний мир, пробивался узкий поток теплого сияния. Что-то смогло выжить во всем этом хаосе, свет и жизнь в его личном апокалипсисе. Он протянул руку с костлявыми пальцами, израненными бесконечными проходами по струнам скрипки, и толкнул эти врата, открывая взору лежащее за ними.

Бейкер-стрит. Он узнал ее тут же, наполненную понятиями дома и очага, спокойствия и приюта. Там ждали его уродливые обои, чьи серо-зеленые тона окрасил теплом мерцающий огонь. Там висел на стене череп буйвола, был воткнут в каминную полку нож, там был диван и поблескивала стопка сложенной после одного из экспериментов лабораторной посуды, пустой и безопасной.

И все же внимание его привлек мужчина в кресле; волосы, золотые в отблесках огня, кожа, помнящая солнце Афганистана: тело, живое, дышащее, не такое, как его собственное – жуткое подобие человека. Чашка чая исходила паром у руки Джона на подлокотнике кресла; газета, когда он, сосредоточенный и спокойный, переворачивал страницы, шелестела, будто стая взлетающих скворцов.

Внезапно он поднял взгляд, и Шерлок тут же отшатнулся, отступая назад, в темноту и дымную мглу, неожиданно пристыженный. Джону нельзя видеть его таким – сломленным, горьким созданием смерти и разрушения. Он не желал быть тем, кто привнесет ужас в жизнь бесстрашного воина, не желал ни единого проблеска отвращения на этом открытом, дружеском лице. Тепло и свет были не для него.

Но прежде, чем успел двинуться, на запястье сомкнулись сильные пальцы, втягивая Шерлока, спотыкающегося, карикатурно-уродливого, через дверной проем обратно в комнату.

Он ожидал крика ужаса, но Джон просто улыбнулся, и облегчение засияло в его взгляде, когда он схватил одеяло и набросил его Шерлоку на плечи, плотно укутывая тканью изможденное, напоминающее труп существо, как будто драгоценность.

- Ты где-то блуждал, - мягко произнес он, - но теперь вернулся домой. Я скучал по тебе.

Джон приблизился, обхватил его руками, заключая в крепкие объятия. Кровь пронеслась по телу Шерлока, проталкиваясь по спавшимся венам и устремляясь дальше – не просто существование, но сама жизнь. И когда Джон приподнялся, прижимаясь поцелуем к его подбородку, Шерлок ощутил за ребрами слабую вибрацию. Тук-тук, тук-тук, тук-тук: левиафан, пробуждающийся от сна.

Его сердце уверенно билось в груди, запущенное прикосновением Джона: ставшая реальностью сказка и отброшенная в бездну смерть.

И после холодной бесконечности Шерлок вспомнил, что значит согреться.

Он открыл глаза навстречу темноте и понял, что сновидению конец. Голова пульсировала промерзшей пустотой, рождающей на висках ледяное крошево пота, все тело казалось воспаленным, одной сплошной ссадиной; медленно пробуждались к горькой жизни задремавшие было нервные окончания. На нем все еще лежали густые ночные тени; свечи (Явь или сон? Не вспомнить.) исчезли. Теперь от окна струился призрачный свет: наверное, снаружи занимался день, почти отсеченный тяжеловесными шторами, но все же несколько тонких нитей прокрались внутрь и сплетали свой узор из намеков во мраке спальни, слабо высвечивая очертания человека, спящего рядом.

Джон: его мягкие, солнечные тона пульсировали с каждым шелестом вдоха и выдоха, рассеянные и безболезненные. Отчасти Шерлок понимал, что исходящий от друга свет не причиняет ему страданий, потому что был он не настоящим, а всего лишь результатом сбоя восприятия, проявлением все еще не ушедшей синестезии, но наблюдать за этой иллюзией, купаться в ее тепле было приятно.