Ярость и рассвет

Но истина медленно разрушала ее. Стена, возведенная вокруг сердца, грозила развалиться, оставив выжженные уголья и кровоточащие раны. Девушка разрыдалась еще громче. Ей хотелось швырнуть кожаный бювар через всю комнату, разорвать на мелкие кусочки его содержимое, чтобы не признавать губительную истину. Однако Шахразада подняла следующее письмо и начала читать. Затем еще одно. И еще.

Их было так много.

И ни одно из них не содержало объяснений.

Шахразада продолжала просматривать пергамент за пергаментом в поисках хоть какой-то причины, стоящей за бессмысленными казнями. Цепляясь за все истончавшуюся нить надежды.

Пока взгляд наконец не упал на последнюю страницу.

Сердце пропустило удар.

Это письмо было адресовано самой Шахразаде. На нем стояла дата того памятного утра, когда ее едва не казнили шелковым шнуром.

Шахразада, я подвел тебя. Много раз, но сильнее всего – в тот день, когда мы встретились. Мне нет оправданий. Лишь впервые взяв твою руку и увидев полный ненависти взгляд, я должен был отослать тебя обратно к семье. Но не сделал этого. Та ненависть, черпавшая силу из боли, дышала искренностью и бесстрашием. Это напомнило отражение меня самого. Вернее, того мужчины, коим я жаждал стать. И я подвел тебя. Не сумел остаться в стороне. А позднее захотел получить ответы, полагая, что этого будет достаточно, чтобы все перестало иметь значение. Ты перестала иметь значение. И я продолжил желать большего, тем самым подводя тебя еще сильнее. А теперь не в состоянии подобрать слова и сказать то, что должен. Вернуть хоть малую толику того, что задолжал. Поведать, что, когда думаю о тебе, мне не хватает воздуха…

На этом месте письмо обрывалось.

Пару секунд Шахразада недоуменно раздумывала над резкой концовкой, а затем вспомнила обрывок их с Халидом разговора, будто эхо давно забытой песни:

– И как понять, что нашел эту неуловимую вторую половину?

– Полагаю, она бы стала необходимой, как воздух.

Письмо полетело на пол, чтобы затеряться среди таких же пергаментных страниц, разбросанных по черному ониксу. Вокруг Шахразады сомкнулись тени и тишина. Горькое осознание и внезапное озарение.

Перед глазами встал тот ужасный рассвет и ощущение шелкового шнура на шее. Девушка заставила себя припомнить все мельчайшие детали: серебристый свет, ползущий по синеватым травинкам, туман в лучах раннего утреннего солнца, палач с полным раскаяния взглядом и сильными руками, а еще старуха с развевающимся саваном. И страх. Страдание. Подступавшая тьма. Но сейчас, закрыв глаза, Шахразада попыталась вообразить другой океан печали, где тонул молодой халиф, который сидел за столом из черного дерева и писал послание умиравшей девушке, пока за плечом всходило солнце. Затем представила, как этот юноша застыл от неожиданного озарения, занеся руку над пергаментом. Как стремглав бежал по коридорам, а двоюродный брат следовал по пятам. Как ворвался в заполненный серым туманом двор, не скрывая запачканных чернилами пальцев и пылающей в глазах боли… И гадая, не опоздал ли.

С трудом подавив крик боли, Шахразада отбросила бювар. Его содержимое рассыпалось по блестящему ониксовому полу.

Ее собственное озарение вспыхнуло, как наступивший рассвет. Как восход солнца, закрытый свинцовыми грозовыми тучами. Теперь ответы требовались не ради Шивы. Если быть честной, то месть переросла в нечто большее в тот миг, когда губы Халида коснулись губ Шахразады в переулке на базаре. Теперь она отчаянно желала узнать причину всего этого безумия – у него просто обязана была иметься причина, – чтобы оставаться рядом с халифом. Чтобы заставлять его улыбаться и смеяться самой, чтобы рассказывать сказки при свете лампы и делиться секретами в темноте. Чтобы засыпать в его руках и просыпаться в лучах беззаботного завтрашнего дня.

Но было слишком поздно.

Халид оказался Мердадом Синебородым, как в самых страшных кошмарах Шахразады. А она открыла дверь в запретную комнату. И увидела тела убитых девушек. Без объяснений. Без оправданий.

Теперь стало кристально ясно, как следовало поступить.

Халид должен был понести наказание за эти чудовищные деяния. За все эти жестокие смерти.