Ястребиный источник

Священна эта земля
И древний над ней дозор;
Бурлящей крови напор
Поставил башню стоймя
Над грудой ветхих лачуг —
Как средоточье и связь
Дремотных родов. Смеясь,
Я символ мощи воздвиг
Над вялым гулом молвы
И, ставя строфу на строфу,
Пою эпоху свою,
Гниющую с головы.

II

Был в Александрии маяк знаменитый,[79]

и былСтолп Вавилонский вахтенной книгой плывущих по небу светил;
И Шелли башни свои — твердыни раздумий — в мечтах возводил.[80]

Я провозглашаю, что эта башня — мой дом,

Лестница предков — ступени, кружащие каторжным колесом;
Голдсмит и Свифт, Беркли и Бёрк[81] брали тот же подъем.

Свифт, в исступленьи пифийском проклявший сей мир,

Ибо сердцем истерзанным влекся он к тем, кто унижен и сир,
Голдсмит, со вкусом цедивший ума эликсир,

И высокомысленный Бёрк, полагавший так,

Что государство есть древо, империя листьев и птах,
Чуждая мертвой цифири, копающей прах.

И благочестивейший Беркли, считавший сном

Этот скотский бессмысленный мир с его расплодившимся злом:
Отврати от него свою мысль — и растает фантом.

Яростное негодованье[82]

и рабская кабала —Шпоры творческой воли, движители ремесла,
Все, что не Бог, в этом пламени духа сгорает дотла.

III

Свет от луны сияющим пятном
Лег на пол, накрест рамою расчерчен;
Века прошли, но он все так же млечен,
И крови жертв не различить на нем.
На этом самом месте, хмуря брови,
Стоял палач, творящий свой обряд,
Злодей наемный и тупой солдат
Орудовали. Но ни капли крови
Не запятнало светлого луча.
Тяжелым смрадом дышат эти стены!
И мы стоим здесь, кротки и блаженны,
Блаженнейшей луне рукоплеща.

IV

На пыльных стеклах[83]

— бабочек ночныхУзоры: сколько здесь на лунном фоне
Восторгов, замираний и агоний!
Шуршат в углах сухие крылья их.
Ужели нация подобна башне,
Гниющей с головы? В конце концов,
Что мудрость? Достоянье мертвецов,
Ненужное живым, как день вчерашний.
Живым лишь силы грешные нужны:
Все здесь творится грешными руками;
И беспорочен только лик луны,
Проглянувшей в разрыв меж облаками.

ВИЗАНТИЯ