Вообще языковед, с точки зрения неолингвистов, должен с подозрением относиться к той области лингвистики, которая ближе всего изучает материальную сторону языка, – к фонетике.
«Не фонетика должна руководить историком, а историк руководит и создает фонетику, являющуюся лишь служанкой, за которой хозяин должен постоянно следить самым внимательным образом, если не хочет оказаться жертвой техницизма, который может увести его за пределы лингвистической реальности»
Дж. Бонфанте вообще исключает фонетику из языкознания как чересчур материалистическую дисциплину:
«Фонетика, наука экспериментальная и физиологическая, – это не лингвистика»
Такой взгляд явно восходит к утверждениям философа-идеалиста Б. Кроче, для которого материальный элемент языка является избыточным (ср.: Иордан, 1971, 178).
Неолингвисты не могут также согласиться с положением младограмматиков о том, что язык – явление коллективное. Понятия «английский язык», «французский язык», «итальянский язык» перечеркиваются ими на том основании, что реальным якобы является только индивидуальный язык. Даже
«грамматические категории, подобно фонетическим и морфологическим изменениям, индивидуального происхождения»
Используя отдельные факты из истории языков, неолингвисты ставят под сомнение отстаиваемый младограмматиками взгляд на генетическое родство языков и провозглашают, что в результате языковых контактов языки могут изменять свою генетическую зависимость. Например, румынский язык, по их мнению, нельзя считать романским из-за испытанного им славянского влияния, ибо языки якобы «могут изменять свою вассальную зависимость и переходить из одной группы в другую, если новое влияние оказывается достаточно сильным». Однако, как пишет Г. Климов, при определении генетических связей языка «количественный критерий может вступать в противоречие с иерархической значимостью рассматриваемых элементов языка в его структуре» (Общее языкознание, 1970, 290). Таково же мнение и других ученых, считающих тезис неолингвистов об «изменении вассальной зависимости» языка по меньшей мере недостаточно аргументированным (см.: Ильяшенко, 1970, 46; Ткаченко, 1971, 9; Graur, 1960, 436; Tratat…, 1971, 538).
Совершенно чужд неолингвистам материализм младограмматической концепции языка. Именно поэтому они решительно осуждают внимание младограмматиков к собиранию языкового материала, предлагая решать лингвистические проблемы с помощью «живой искры человеческой идеи, которая выходит за пределы рассматриваемого вопроса» (Bonfante, 1947, 354). Дж. Бертони прямо выражал свои опасения в связи с тем, что младограмматики встали на
«опасную почву узкого материализма, который может превратить лингвистику в одну из самых больших человеческих мертвечин»
Чем же хотели заменить неолингвисты материалистическую концепцию языка? Прежде всего они подчеркивали, что язык – это «божественная деятельность человека», поэтому проблема происхождения языка якобы находится вне компетенции языкознания, ее может решить только богословие (см. : Breviario, 1925, 44. Ср. мнение В. Георгиева об этом тезисе: Общее языкознание, 1976, 85).
Неолингвисты целиком подменяют коммуникативную функцию языка экспрессивной. Не понимая диалектических взаимоотношений между общим и частным, они в качестве реального представляют только отдельное, индивидуальное (ср.: Breviario, 1925, 38) и таким образом превращают языкознание из науки о закономерностях языкового развития в архивариуса, коллекционирующего разнообразные индивидуальные языковые факты. Поскольку неолингвисты считают, что в действительности ничто не соответствует понятию того или другого национального языка, языки провозглашаются ими абстракциями или же огромнейшей совокупностью диалектов, изоглосс, переходов и разнообразных волноподобных движений – безграничным и бурным морем спорящих и конфликтующих сил и тенденций (см.: Bonfante, 1947, 348). В. Пизани следующим образом сформулировал свое понимание языка: