Идеально другие. Художники о шестидесятых

Не хватает еще рубля до полбанки.

— Вот здесь живет еще какой-то человек, вы давайте мне два рубля, я пойду к нему постучусь, скажу, что у меня есть два рубля, и попрошу еще рубль.

И мы как олухи отдали ему два рубля. Час прошел, там оказалась коридорная система, он вышел в другое парадное и на два рубля выпил в пивной. Такие вот ребята были запросто. А я и Димочка оказались ни при чем. Димочка был хитрожопый, а Саша нас надул. Главное, что он потом уже пьяный пришел из этой пивной и сказал: «Бейте меня!» Честно сказал Саша Харитонов.

А как появился Зверев?

У Саши Харитонова. Толя Зверев мог сказать: «Ты чего на меня смотришь?» Схватил вилку и хотел проткнуть щеку. И потом говорил: «Ну так, я на всякий случай, а вдруг он меня». Это типичный Зверев был. Я Толю хорошо знаю, потому что Толя у меня ночевал на газетках, я тоже такой же был изгой. Тогда я уже снимал кооперативную квартиру однокомнатную на проспекте Вернадского, там писал и жил. Он у всех у нас жил, одну ночь там, другой день там. Он говорил: «Старик, тебе нужно 30 рублей, чтобы выжить, а мне нужно 100». Потому что если он приходил в гости, то ему нужен был огурчик, пол-литра водочки плюс еще на такси доехать. «Смотри, стукач за мной идет — быстро беру такси и отваливаю». По Москве он шел с авоськой, помидорчиком, огурчиком и полбанкой. Я путешествовать не любил — но иногда ему помогал. Зверев особо щедрым не был — случай: «Давай скинемся — я три, а ты 20 копеек!» Чтобы поучаствовать.

Шла игра — Зверев, первый портретист Москвы, богатый человек!

Он лучше всех нас зарабатывал, потому что все время ходил на халтуру к интеллигентам московским и в заграничные дома. Толя, помню, говорит: «Слушай, я на халтуру иду, жена мудака какого-то попросила, иди со мной, там будка милицейская стоит!» И я иду, морально поддержать. Дипломаты ведь развлекались, они же все по-русски немного понимали. К ним приходит Зверев и, прежде чем писать, говорит: «Голубчик, у тебя есть немножко водочки? И дай мне сосисочку». Те сразу начинают, дама какая-нибудь: «Толя, как мне сесть?» — «Да хоть жопой, мне все равно!» Так он сажал моделей, стелил газетки на ковры, он понимал эти вещи, доставал из авоськи краски — акварели твердые, жесткие, для школьного возраста — пришел на халтуру! Стелил прямо на пол несколько листов бумаги, плевал, харкал, брал окурок и окурком начинал рисовать — и здорово получалось! Напишет пять таких листов. «Ну, выбирай!» Они ходят вокруг, начинают выбирать.

Зверев и женщины — особая тема. Вспоминают Асееву, забывая жен и любовниц.

Про Люсю номер один я слышал только его рассказы, застал уже жену Надю, которая потом эмигрировала в Швецию. Он не очень любил путешествовать и приехал в Питер с Надей Сдельниковой, это была история! В каталоге есть забавная фотография, мы сидим у алгебраиста Богаченкова — Соснора, Зверев, я — встреча была, когда Зверев приехал. Один раз они жили у меня в избушке в Левашове, а я уехал в Питер, к Сосноре, потому что в их обществе невозможно было находиться. Когда-то в Левашове жили Маяковский с Лилей. Они оба были жуткие, грязные, шизофреники, и, когда их двое, в маленькой избушке находиться было невозможно абсолютно. Она писала маразматические стихи, Зверев тоже, но не придавал этому значения — что рассказ, что стихи, что халтура происходили у него в одном ритме. Толя ведь не только замечательный художник, но и удивительный, потрясающий персонаж. Очень тонкий персонаж, рассказывавший байки, с очень забавным в быту поведением, иногда терпимым, иногда нет. В 74-м году я выписался из Питера, приехал в Москву, мы расписались с Марьяной, и я жил у нее в Сокольниках. И Толя к нам приходил, там был пивной бар, где он выпивал, это его малая родина. Там он и с Румневым познакомился, когда петухов на заборе рисовал. Но в последний раз, когда он к нам приходил, был уже очень плох — у Марьяны был хороший ковер из Греции, он сидит, в штаны ссыт и смеется. «Ты что делаешь?» — «Да я так!» Смотрю, он обоссал штаны и ковер, я его и выгнал. Тяжело было выносить такие вещи, мы были друзья, но в последние годы он стал очень тяжелым. Когда я уехал, у меня с ним год была переписка, он меня все время спрашивал: «Ты на стадион ходил или нет?» Его интересовал футбол.

А вы помните Александра Александровича Румнева, его первого покровителя?