Идеально другие. Художники о шестидесятых

Это были святые люди! Как Румнев ругал Толечку! «Толя, вот я слышал, что вы, — он говорил только на «вы», высокой старой интеллигентской культуры человек, — свой рисунок продали за полбанки, а я ваш рисунок продаю за 20 рублей. Толя, это нехорошо, мне очень трудно будет вам помогать». А Толя в зависимости от обстоятельств называл цену: «Ну ладно, голубчик, 3 рубля и 10 копеек, давай, все». Толя не жил у Румнева на Остоженке, он приходил, читал книги. Румнев был единственный человек, который к Толе очень хорошо относился и пытался слегка привить университетскую культуру, именно Румнев. Потом, Румнев был настолько честен, что не эксплуатировал его, как Костаки. Он продавал среди своих друзей и знакомых из хорошей интеллигенции и все денежки отдавал, даже открыл ему сберкнижку. Поэтому он и рассердился на Толю — потому что получалось, что он как бы занимался на нем спекуляцией.

А как появился Игорь Маркевич? В 65-м году он устроил выставку Зверева в Париже, Женеве и Копенгагене, за что его перестали пускать в Москву, где у него были классы в консерватории.

Его дружба с Маркевичем изумительная. Толю познакомил с Маркевичем Румнев. Игорь приезжал сюда на гастроли, и Толя его очаровал. Дягилевский интеллигент, тех времен, очаровался Толей совершенно. Покупал, помогал, устроил выставку в Париже и Женеве, привез Толе какие-то деньги. Маркевич у меня тоже покупал. Меня Маркевич считал человеком другого настроения — я читал что-то, а Толя симпатичный, хороший, но другой. И он говорил деликатно: «Миша, вы не могли бы попросить сейчас Толю, чтобы он некоторые работы чуть-чуть подправил». Хорошо, но, зная Толю, просить подправить работы — ерунда. У Маркевича уже целая папка в отеле, он расстилает работы, Толя сразу говорит великому музыканту и дирижеру: «Ну ладно, у тебя сосисочки есть, водочка? Давай!» Он так со всеми обращался.

Западному человеку импонировало увидеть в России распутинщину!

Разумеется! Но он любил Толю — это не то чтобы такая ностальгия по русскому говну. Нет, он к Толе относился куда более тонко. Он чувствовал в Толе культуру импровизации, интуиция у Толи была потрясающая, богатейшая интуиция. Расстилает работы. «Толя!» А он с акцентом говорил по-русски. «Толья, а что это за ложки?» Лошадки в смысле. «Иди на хуй, какие ложки? Это лошадки!» Однажды я с ним встретился в Риме, он развелся с дворянской женой и жил на юге Франции.

Волконский рассказывал, как познакомил Костаки со Зверевым.

Андрей видит по-своему — но с Толей он не очень общался, у него была совсем другая компания, так что он про Толю не так уж много знает. С Костаки Толя не ссорился, тот был как папаша, но эксплуатировал его железно. Толя приезжал к нему в Баковку на дачу, говорил: «Ну, давай мне курочку, водочку» — у Костаки он всегда курочку требовал. А тот уже знал, что возьмет, — давал и курочку, и водочку, но подсовывал сто листов бумаги, гуашь, и Толя в перерыве ему сто листов хуячил. И он отбирал в сторону, и все, и Толя забывал про это. И у него копились Толины работы таким образом, и это же не один раз.

То, что потом сгорело при пожаре?

Ну, там очень много осталось. Да и история с пожаром очень темная. Костаки нужно было вывозить какие-то работы, он Министерство культуры наебал потрясающе, гениально, умница был! В это время был замминистра иностранных дел, тоже коллекционер, Семенов, и Костаки помогал ему собирать 20-е годы. И когда ему нужно было вывозить Клюна, Малевича, Древина и так далее, он подарил государству новгородскую икону XI века. XI век в России — это самое начало, в Италии VIII век уже так себе. А в те времена была такая иллюзия: иконы этого периода стоят огромные деньги. Он, по-моему, участвовал в акции КГБ, которому нужна была валюта на всякие операции, — ездил в Париж и участвовал в аукционе, продавал иконы. И он дарит новгородскую икону, а за это получает разрешение увезти Любочку Попову и так далее. И когда он приехал в Германию устраивать выставку, то сразу стал миллионером — вот такая операция. Кое-что он оставил Третьяковке, конечно. Я его коллекцию видел на выставке Москва-Париж, он именно там показал Любочку Попову. Георгий Дионисович был настоящий коллекционер, повел меня: «Смотри, у Любочки какой сзади грунт», — даже не спереди, а сзади показывал.

Костаки дружил с молодыми художниками, но мало кого покупал.