Идеально другие. Художники о шестидесятых

В 61-м году в Тарусе, у него была постоянная связь с Москвой. Хвост был в поэтическом кружке — а это кружок богемный — водка, наркота, девочки, гитара, Ентин — большой специалист по джазу. Они подражали американским битникам, жили автостопом — выходишь с бабой, садишься в кусты, ждешь, когда грузовик появляется на повороте, прыгаешь, и он тебя везет до следующей станции. Русская ветвь международного битничества. Инвалид Боря Понизовский, приятель Нусберга, держал литературнохудожественный салон битников в Ленинграде, позднее стал держать Кузьминский. Салончик группировался вокруг Ахматовой, «ахматовские сироты». Других салонов там я не знал. Но я с ними не общался, жил в Москве. Холин, Сапгир — тоже в каком-то смысле барачные битники, все одно направление, несмотря на разницу в возрасте. Холин — самый старый, 20-го года рождения, Хвост — 40-го. 20 лет за разницу не считались. Хвост остается верен своим заветам юности, и за границей продолжается то же самое — его конформизм не ломает совершенно, он не склонен к нему никак, так и остается бродягой, битником. Конформизм — это дом, серебро, фарфор, жена, дети, внуки, парк автомобильный, яхта в Ницце. Личной философии Хвоста я не знаю, мы до его философских взглядов так и не добрались, но Толстый, который с ним общался несколько лет подряд, считает, что Хвост делит общество на две части — гениев и мусор, быдло, которое обязано содержать гениев. А гений ничего не обязан, он живет сам по себе, и, если у кого-то занял тыщу франков, можешь не отдавать. С какой стати отдавать быдлу? А если дал твой приятель, сломался и попал на удочку — значит, тоже быдло, не надо давать. Вот такая философия разделения гения и мусора. Но если она ему помогает жить, почему нет? Другое дело, что это может не соответствовать действительности, но это его взгляды.

А ты сам ездил в Ленинград?

Нет, я не знал, зачем туда ехать? Я ведь не был битником, у меня совсем другая система жизни. Я вода, у меня философия воды, восточная философия Лао-Цзы. Вода поднимается, опускается, шумит, отходит, заходит. Но я не искатель, специально никогда ничего не искал, моя жизнь построена как текучая вода: или потоки сносят Вавилонскую башню, или остаются стоячим болотом. Все зависит от внешних обстоятельств, которые формировали мое собственное поведение. А ездил я по делам, просто автостопом я бы не поехал. В 63-м я ездил с одним журналистом, потом встречался с моим преподавателем Аббой Максовичем Кором и собирателем Каценельсоном, одна шайка-лейка. Тогда Михнов-Войтенко выскочил, из тюбика мазавший интересные, самобытные картинки — особенно когда я ничего не видел. Потом, на Западе, попав в музеи, я увидел, что это все вторично, провинциальное повторение, чем оно и было на самом деле.

Целым институтом московской жизни была пивная.

Такой орнамент жизни — у других это были партсобрания! После больших выпивонов все битники с бабьем шли в пивные бары, заправлялись пивком, шел разговор, а потом что-то всерьез соображали насчет бутылки. Находили деньги, опять выпивали, шли по домам, потом ехали дальше — шло постоянное перемещение по квартирам. С похмелья я приходил в стекляшку на Сретенке с Эдиком Штейнбергом или другими друзьями — до Музея современного искусства дело не дошло, а пивных много понастроил из стекла и стали архитектор Посохин. Юрий Осипович Домбровский постоянно стоял в углу в черной кепке, заправлялся пивком, вливал в огромные стеклянные пивные кружки четвертинку, ерш получался, потом спускались какие-то его приятели-писатели, один хвастался постоянно, что знал испанского генерала Листера. «А кто такой?» — «Герой испанской войны 37-го года, командующий фронтом под Мадридом, бежал вместе с Ибаррури, где-то в Сибири скончался». Домбровский что-то волок свое.

Случайные встречи, ткань альтернативной истории. Какие были основные места?

В Парк Горького я ходил реже, начал в Сокольниках, там чехи построили стекляшку на выставке, где подавали шпикачки с зеленым горошком и очень вкусное чешское пиво «Праздрой» и «Пльзень». Стояла очередь как всегда, надо было подождать, но если уже туда ввалился, то посиделки на два-три часа, закусон великолепный, заливные судаки, пальчики оближешь! Приходили одни и те же люди. Сначала вгиковцы — Вулох, Сашка Васильев, много людей можно нанизать как бусы. Я никогда не привязывался к какому-то пятачку, как связанные двором люди под начальством участкового, — дворов для меня не существовало. Водопроводчика мне нужно было поймать, чтобы отремонтировать туалет, а чтобы идти с ним пить — никогда. Я с дворником никогда не пил в стекляшке, а всегда звонил по телефону и вызывал приятелей с другого конца Москвы. Это и была московская артистическая богема.

В Сокольники вы со Зверевым катались?