Идеально другие. Художники о шестидесятых

Но я Зверева вижу большим, монументальным художником. Потому что, когда он рисовал в Сокольниках петухов в 56-м году, где его засек Румнев, это были здоровенные декоративные щиты, человек был расположен к большим монументальным вещам. Он должен был делать гигантские картины, два-пять метров шириной, как делали Поллок, Мазервел, Сулаж, — чтобы по-настоящему себя показать. А делал почеркушки. Модильяни делал портреты метр на полтора, у Зверева такой картины не найдешь. Конечно, можно проклинать режим — «зажали», «били», это верно, но на 50 процентов виноват сам автор, который мог бы как-то выскочить из этого дерьма. Так что «режим заел» по-чеховски: пришел приятель — «надоела царская власть»! А если копнуть поглубже, жена изменяет.

Зверь был из этой категории — образования никакого, все от природы. Зверев — явление типично российское и в Европе не проходит. Здесь таких Зверевых — сотни по скватам. Типично русское юродство.

Выходит, что магия личности притягивает больше, чем творчество, хорошие работы разлетелись по свету, а то, что показывают в Москве, уничтожает его как художника.

Правильно, но, если нас позовут на соревнование и мы выставим Зверева, нас сразу разобьют — нельзя показаться с таким человеком в мир. Сразу засмеют — что вы принесли, две гуаши фас-анфас? Когда у нас картины и инсталляции по 20 метров. В 50-е годы огромные холсты Поллока, Арчила Горки, Ротко уже висели в Музее современного искусства. Это же гигантская культура — американское искусство. Разве мы можем с ошметками Зверева и Яковлева туда идти показываться? Но не будем сравнивать — это несравнимые вещи, наше кухонное искусство 60-х годов и западное, даже 20-х. Все равно что сравнить пылинку с горой Фудзиямой.

Говорят, что Пикассо часами простаивал в зале Врубеля на русском салоне в 1906 году в Париже, а через 60 лет хвалил парижскую выставку Зверева.

Выдумка Костаки, чтобы поднять престиж своего любимчика! Пикассо писал по-французски с ошибками, такой расписки я не видел — на нее можно было бы купить магазин или ресторан. Зверев начал халтурить с 65-го года, после выставки в Париже, которая ему вскружила голову, несмотря на то что он швырял эти каталоги направо и налево.

Для Зверева чрезвычайно важна проблема качества и халтуры.

Лишняя деньга тащит за собой халтуру. Если тебе повезло в одной вещи, ты начинаешь ее выдавать на конвейер — и посыпались деньги. А когда делаешь небрежно и много, теряется качество искусства. Он был так знаменит на Москве, что вся интеллигенция ползла к нему на четвереньках. Игорь Маркевич бегал за вином, а для Зверева не существовало разницы между Маркевичем и дворником. И Зверев начал делать бесконечный фас, почти похожие друг на друга вещи. Но оценкой его творчества займутся искусствоведы, а жил он 20 лет от заказа к заказу, от американца к французу, от француза к аргентинцу, меняя стойбища с чердака на подвал. До 65-го года у него был один молодой творческий порыв, тоже лет двадцать — рисовал он с 15 лет. Кто-то сделал ему выставку, однажды я приехал к нему в Свиблово, зашли на кухню, где была свалка — там стояли застекленные, оформленные работы, половина перебита спьяну. Выставки были в клубах физиков или химиков или в кинотеатрах, а может, на квартире у князька Волконского или Сашки Васильева, кто-то его собирал очень аккуратно.

Свиблово он не любил, называя «Гиблово», — там и умер.

Нет, он там ночевал постоянно. После того как мамаша получила квартиру, он туда часто наезжал, возил знакомых — раньше они жили со всей большой родней в рабочей коммуналке барачного типа. Я бы не сказал, что Зверев был клошар. Это тип богемного художника советской выделки. Богемные художники в XIX веке собирались, курили, рисовали в шляпах, все это было принято, но это было непросто в обстановке советской власти. Его можно себе представить сейчас в парижском подвале, но великие художники в Париже не сидят по подвалам. Так что, если бы Зверев сейчас жил и работал в Париже, он бы сейчас сидел в отеле «Ритц» с Майклом Джексоном и пил шампанское или коньяк. А не у Хвоста в подвале.

Кто-то написал, что квартиру дала ему Фурцева по просьбе Маркевича.