Идеально другие. Художники о шестидесятых

В начале, до 65-го года, он очень сильно дружил с Плавинским, с 57-го года, восемь лет, неразлейвода. Связывали пьянство, треп, дип-арт, одно и то же увлечение иностранцами, одни и те же заботы в искусстве. Харитонов был тихий алкоголик, жил напротив в деревянном бараке — но напивался и становился буйным, как и они. Троица алкашей, буйствовали между собой в основном. Харитонов один раз зашел ко мне в подвал, уже непьющий, скучный дурачок. Посидел и ушел. Мне не понравился — неинтересный человек. Такой же скучный был Юрий Васильич Титов. Несет какую-то ахинею, какие-то религиозные штучки, которые школьники знают. Муть — ни остроумно, ни глубоко — никак. У меня подвала тогда не было, у них был свой. Направо от высотки на Смоленке стояли обычные дома мещанские в два этажа, внутри одного двора и был подвал Плавинского, неподалеку жил Амальрик — одна шайка географически. Из подвала Плавинского можно было видеть, как выходят жандармы из Министерства иностранных дел. Я у него был проездом — раз или два, был занят совсем другими делами — ВГИК, кино, активно рисовал для издателей, — а их и близко не подпускали к этому делу. Они часто вместе ездили к Костакису, просили выпивон, магарыч, деньги, он им что-то давал, бутылку виски или водки — «Толичка, Димочка», и они смывались, довольные жизнью. Потом Димка женился на киношнице Волковой и перебрался к ней. Волкова оказалась мещанкой московской, не терпевшей присутствия посторонних лиц, и Звереву были закрыты все двери. Встречались они в подвале на Маяковке, который снял Плавинский, а потом исчез вообще в 67-м году, переехал к черту на кулички и для Москвы пропал. И тогда эстафету перенял Немухин. Больше никого не было — я и Немухин. Зверев садился на «Б», от меня четыре остановки до немухинского подвала, от Немухина шел к старухам. Немухин глушил стаканами, перепить его было очень трудно. Если ни с того ни с сего появлялась Лида, то начинался погром. Она вышибала все вещи, летели бутылки, шапки, тряпки. Зверев, забывая перчатки и калоши, выскакивал наверх и куда-то сматывался немедленно, поймав такси по ходу дела. Мне тоже доставалось на орехи.

Кто такие «реалисты» из проезда Художественного театра?

Мы часто ездили туда вместе к его учителю Николаю Васильевичу Синицыну, который преподавал в ремесленном училище, имел хороший преподавательский пост, у него учились Толя Зверев, Генка Валетов, многие другие. Зверев его страшно уважал, постоянно навещал, подчинялся, и он, кажется, один из первых заметил природный талант самородка Зверева, деревенского парня с большим напором в искусстве. Потом уже появились Румнев, Волконский, Костаки. Николай Васильевич жил с Кажданом наверху, он Зверева с художниками Леонтовичем и Мышкиным и познакомил: «Вот, члены МОСХа, уважаемые люди!» А поскольку все мосховцы пьют до зеленых соплей, то они сошлись на почве выпивона, других эстетических подпор не было. Леонтович был запойный пьяница, а какая разница, с кем пить, если хочется? Это были реалисты-импрессионисты, у них был размашистый мазок, наброски такие же делали, как Зверев в зоопарке, — я не видел никакой разницы. Просто у них были заказные работы от фонда, например «Ремонт трактора на машинно-тракторной станции»: один мужик в ватнике сидит на снегу, другой курит, с какой-то ходовой вещи это срисовано, Дудинцева или Репина, «Запорожцы пишут письмо султану». Но когда художник знает, что делает халтуру, он всегда посоветуется с друзьями, что делать — это дальше отставить, а то — ближе, фон затереть или выпуклым сделать, дом нарисовать в объеме или плоский, — а Зверев давал толковые советы, потому что знал это наизусть, по школе. Заработка там никакого не было, это был просто притон алкогольный — у нас были иностранные заказы, чем он жил, а там пропивал.

Помнишь, как он попал к «старухе» Асеевой?