Идеально другие. Художники о шестидесятых

У старухи Зверев очутился через Мишку Левидова. Мишка Левидов-Одноралов снимал комнату у старухи Марии Синяковой, знаменитой художницы. Жили они на Малой Бронной, во дворе огромного дома, напротив подвала Немухина за рестораном «Пекин» на улице Красина, где до него жил Плавинский. Подвал в три окна, вход со двора. Я и Зверев с Мишкой Левидовым выходили оттуда, Мишка сказал: «Пошли посмотрим мои картинки». — «Где ты живешь?» — «Вот, снимаю у старухи Синяковой чердак». Мы поперлись туда, по улице Остужева, через пустырь во двор, грязной черной лестницей поднялись наверх, в запущенную стариковскую квартиру, огромный чердак с роялем, за ним одна старуха, другая рисует, а третья слушает. Потом выяснилось, что это три сестры, все замуж вышли за писателей, одна за Асеева, другая за Гетта, третья была невеста Хлебникова. Сидели, болтали, Синякова показывала картинки свои примитивистские, буддистские, небольшого размера, старенькая была и рисовала неохотно. Авангардом там вообще не пахло, просто три обыкновенные пыльные старухи. Но Зверев привязался и стал туда ходить в гости как бы к Мишке, потом к Синяковой, а потом уже пригласила старуха Ксения Михайловна Асеева, которая слушала.

Асеева сыграла не лучшую роль в судьбе Цветаевой в Чистополе — об этом рассказывал мамин муж, Юрий Оснос, у которого она ночевала перед Елабугой.

Жила она в большой квартире на улице Горького, которую Асеев получил от Сталина как главный поэт. Асеев умер в 63-м году, а это был 68-й год, когда Зверев поссорился со своей возлюбленной цыганкой и был в творческом поиске, не знал, за кого уцепиться. Он все время приходил: «Старуха-старуха, меня обманула-выгнала!» Я говорю: «Что за старуха, почему выгоняет?» — «Я пришел, там штыковой боец Шманкевич сидит, в карты играет. Что мне делать, я ее люблю, а она, блядь, врагов моих к себе нагоняет!» — «Пойдем посмотрим, что за Шманкевич?» Сели в такси, поехали на угол Горького — заходим, сидят два старика, играют в карты, мирно, тихо. Нет никакой ебли, ничего! Ему не нравится, что посторонний сидит, мешает ему выпендриваться, захватил инициативу и внимание старухи. Мы вчетвером сели играть в подкидного дурака допоздна, а потом я ушел. Шашек у старухи не было, может, он с ней играл отдельно, в спальне, но вчетвером мы играли в дурака. Зверев признавал только дурака и был в карточной игре непобедим. Строго соблюдал правила — не дай бог дотронуться до карты, до колоды — все запрещено, деспот в игре!

Кто давал слабинку, тут же прогибался, и Зверев садился на шею. Даже Амальрик попал под зверевское влияние.

Сомнительно. С такой натурой ему приходилось только сопротивляться бешеному натиску дикаря. У Зверева последователей быть не могло, потому что жизнь превращалась в ад, если ты пытался ему следовать. Лева Рыжов — тоже сильный характер, у него своя отдельная жизнь, Зверев не мог сесть ему на шею. Они вместе росли в Сокольниках, в одном изокружке, и с детства знали друг друга как облупленного, там никаких пересчетов быть не могло. В сокольнической шайке-лейке было несколько человек, и они уважали друг друга, никаких счетов не было. Зверев больше всего ненавидел мещан. Лидия Алексеевна Мастеркова для него была враг номер один — апофеоз мещанства. Отличная художница, но быт, поведение! Я ему говорю: «Женщинам ведь нужно жить, мыться, красить губы!» — «Нет, женщина не имеет право красить губы! Она должна быть естественной до конца».

А как ты или Эдик выдерживали зверевский напор?

Со мной было легко общаться — у меня было несколько жилых площадей, куда я мог быстро улизнуть, скрыться от навязчивых приятелей. А они выживали в подвале, где был верный сторож — Синицын, Валетов, Холин. Синицын сейчас крупная шишка в Москве, а он ученик Аркадия Акимыча Штейнберга по прозе. Акимыч Зверева не переносил. До 66-го года Эдик был для Зверева возможным кандидатом, но после женитьбы на примерной супруге все их отношения кончились. Галя позволяла выпить раз-два с приятелями на отшибе — но так, чтобы человек отключался на сутки-двое-трое, было уже невозможно. А бабы плелись за ним, потом расставались. Я с ним никогда не шатался по улицам с утра до вечера. В пивную ходили на час — на два, дальше жизнь по-другому развивалась.

Он любил говорить о своих увлечениях?