Идеально другие. Художники о шестидесятых

Зависть, интриги! В Париже началась война двух эмигрантских групп. С одной стороны Максимов, Буковский, я, Солженицын примыкал. С другой — Синявский, Эткинд и другие. Спор был чисто идеологический. Они утверждали, что между Советским Союзом и дореволюционной Россией разницы нет — там не было свободы и в Советском Союзе не было. А мы утверждали, что революция перебила хребет России — невозможно сравнивать авторитарный строй и тоталитарный. В России Дума была, разные партии, газеты. Можно было уехать, приехать. И началась война, выродившаяся в грызню, — и я отошел в сторону. У Максимова пытались отнять журнал — было целое совещание у Шпрингера! Три писателя написали донос на Максимова в ЦРУ, обвинив в антисемитизме. А в это время вышла газета второй эмиграции в Аргентине, где его обвиняли, что он — проеврейский. А потом, почему в ЦРУ? Вы же не писали в КГБ. Синявские, Эткинд пытались доказать, что журнал никуда не годится. Максимов же при всем своем деспотическом характере — у меня тоже были трения с ним — он же очень многим помог, просто финансово. Привечал при «Континенте», платил гонорары за внутренние рецензии, чего он не обязан был делать. Потом они с Буковским организовали «Интернационал Сопротивления», где были большие деньги, — и многие его ненавидели. Обычное российское дело.

Была и позиция ироническая, как у Довлатова, «Парижский обком!».

Довлатова я знал очень близко, когда не было никакой газеты, он пил страшно, я его домой таскал. Потом появилась газета. А в то время вышла антисоветская газета «Правда» в Италии — и Максимов мне дал эту газету, но сказал — отдавай не в «Новое русское слово», а дай Довлатову, в газету нашей эмиграции. А там все быстро стало известно, они открыли, кто передал. И меня перестали печатать в «Новом русском слове». Когда приезжал в Нью-Йорк, я часто ночевал у Довлатова — еще до открытия музея. И мы разошлись с ним, когда он напечатал статью Соловьева и Клепиковой о Солженицыне, где его так клевали, как не клевали в Советском Союзе, — антисемит, антидемократ, антизападник, новый аятолла Хомейни, новый инквизитор, змея, оставившая в России свой хвост. Даже была статья, которая называлась «Пятая колонна советской пропаганды». Почему? Потому что на 80 % фонды, которые дают гранты, леволиберальные. Они ненавидели Солженицына и «Континент». У Буковского была хорошая фраза: «Сейчас каждый ишак, который лягнет Солженицына или „Континент", будет объявлен почетным диссидентом». Когда Дора Штурман написала книгу в Иерусалиме «Городу и миру», о публицистике Солженицына, я издал эту книгу. Она разоблачила, раздела их всех, по всем пунктам. Я трижды предлагал: давайте сойдемся в открытой дискуссии, с синхронным переводчиком, американскими журналистами, расходы беру на себя. На книгу никто не откликнулся, ни один человек. Дора Штурман ведь не может за антисемита вступаться! Еврейскую тему он мог бы обойти, но не может, она важная! А то, что он называет имена всех главных на тот момент в «Архипелаге», то, если они евреи, что он может сделать? Другие фамилии назвать? А если он русского называет, он что, русофоб, что ли? Это нечестный подход. Я, например, прочел два тома «Двести лет вместе» и не увидел там антисемитизма. Да, они продавали водку — спаивали, не спаивали, но это факт. Но он же там пишет и хорошо про евреев. Антисемит может написать: «Сопливой западной демократии надо брать пример с маленького мужественного Израиля»? Он промолчит, не напишет. Я с ним встречался и в Москве, мы беседовали, он написал мне письмо, которое кончалось тем, что «при вашей позиции, когда вы высказываетесь чуть ли не против всей эмиграции, как странно, что свое издательство вы назвали „Третья волна“».

А потом было общее письмо Синявского и Максимова против расстрела Белого дома, Наташа Медведева их мирила.