То, что историческое событие, подчас третируемое с высоты «всеобщих законов», не раз меняло ход истории, определяя и судьбы народов, и реальную форму прогресса, кажется прописной истиной, когда речь идет о таких событиях, как Октябрьское восстание, победа которого зависела от сотен обстоятельств, еще сейчас не вполне выявленных до конца, или Московское сражение 1941 г., исход которого в роковые минуты зависел от возможности закрыть «дыру» в линии фронта небольшими группами советских бойцов. Ясно также, что
Одни говорят, что отображение этой стороны истории – призвание художника. Другие ищут выход в дополнении социологических факторов антропологическими. Не означает ли это – хотим мы того или не хотим – отказа от объяснения, который скверен также и тем, что уменьшает возможность извлечения уроков из истории и, в конечном счете, обессиливает современников? Не правильнее ли идти по пути более глубокой, вероятностной трактовки самой исторической закономерности, ее объективной природы? И, наконец, не следует ли марксистам сосредоточить сейчас особые усилия на разработке логических и методических принципов
Я хочу начать, если угодно, с биографического момента. Ровно пятьдесят лет назад я последний раз работал в семинаре по методологии истории академика Лаппо-Данилевского в Петербургском университете. С тех пор волей обстоятельств, волей революции мне пришлось работать в совершенно другой области, весьма далекой от истории и вообще профессионального гуманитарного знания.
Недавно я вновь обратился к литературе по давно занимающим меня вопросам. Я просмотрел подавляющее большинство книг, посвященных историческому материализму и проблемам, связанным с методологией исторического знания. И вот тут я натолкнулся на странное положение. В чем оно? Как известно, центральная проблема нашего и всякого иного мировоззрения – проблема отношения мышления к бытию. Когда-то в русской либеральной философии, у Кареева, Михайловского и др., все разрешалось чрезвычайно просто и удобно: бытие определяет мышление (сознание), сознание в свою очередь влияет на бытие и, следовательно, определяет его. Так запомнилась мне эта формула взаимодействия, которая подверглась тогда же жестокой и абсолютно справедливой критике Плеханова.
Так было, выходит, семьдесят с лишком лет назад. И вот в целом ряде современных работ я вновь столкнулся с повторением того же самого: формула о первичности бытия перед сознанием дается упрощенно, переходит из книги в книгу в различных вариантах, иногда в более разжеванных, иногда в более утилитарных, но чаще всего без попытки развить и углубить ее содержание.
Когда я слушал доклад А.С. Арсеньева, я прежде всего обратил внимание на тот, с моей точки зрения, центральный пункт, в котором он, обращаясь к логике исторического процесса, утверждал, что в этом процессе и в его изучении существует не одна, а две логики – логика органического и логика механического. Я должен с этим полностью согласиться. Не случайно, если вы возьмете многие литературные выступления нашего времени – будет ли это публицистика, будет ли это теоретическое освещение какого-нибудь события общественной и исторической жизни, – в лексиконе автора вы встречаете в том или ином виде основополагающее для современной научно-философской мысли понятие
Поэтому, признаюсь, меня крайне удивило утверждение самого Анатолия Сергеевича, что современная наука, современное естествознание полностью пребывают на позициях старого механистического мышления. В этом Вы явно ошибаетесь. Напротив. Органичность проистекает из самых основ современной науки, ее логики, формирующейся на наших глазах. Появление такой дисциплины, как бионика, служит одним из сигналов того, что происходят какие-то глубокие перемены в научном мышлении, отражающие еще более глубокие и, видимо, еще не вполне осознанные нами перемены во всем строе общественной жизни.