Почему в среде марксистов столь долго продолжалась дискуссия о характере второй мировой войны и почему нас не во всем удовлетворяют имеющиеся в литературе оценки? Да, видимо, именно потому, что живая диалектика этого сложнейшего явления – целой эпохи истории – не умещается полностью в любые формулы. Мы говорим, что война возникла как империалистическая, но даже на том этапе, когда в ней участвовали только буржуазные государства, есть необходимость ввести определенную дифференциацию в понимание
С другой стороны, самый раскол капиталистического лагеря приобретал объективно новый смысл, превращаясь в борьбу менее реакционных в данных условиях буржуазных режимов и государственных форм против наиболее реакционного строя, противостоящего всякой демократии. Таким образом, уже в 1939 – 1941 гг. (особенно с лета 1940 г.) европейская война представляет крайне сложное переплетение реакционных и прогрессивных тенденций. Прогрессивная тенденция, хотя и была подчиненной, имела возможности стать господствующей (было бы поэтому неправильно сводить ее только к зарождению движения сопротивления и справедливой войне Польши против Германии).
Другое дело – могла ли быть реализована эта потенция в сложившихся условиях без активного воздействия антиимпериалистических, революционных сил, оплотом которых был Советский Союз. Характер войны как антифашистской и освободительной определился окончательно лишь благодаря превращению возможности ее в действительность. С этой точки зрения мы вправе рассматривать летние бои 1941 г. и завершившую их битву за Москву как всемирно-историческую веху, не забывая, что и дальше, вплоть до конца войны, шло столкновение противоположных тенденций, шла борьба за характер войны. Таким образом, конкретность исследования войны во всей сумме противоречивых моментов ее происхождения и самого хода вооруженной борьбы необходима не только для полноты картины, но и для верного, диалектического определения сущности и места данной войны. В противном случае работа историка была бы весьма простой, а результаты этой работы малопоучительны.
Тут ставился вопрос о применимости критерия прогрессивности в настоящем. Мне представляется, что применение такого, обогащенного опытом истории подхода дает возможность
Теперь о воспитательном значении конкретно-исторических оценок внешней политики и войн далекого и близкого прошлого.
Мы знаем, что даже несправедливая, захватническая, империалистическая война может поддерживаться всем народом или абсолютным его большинством. Такая поддержка – не только порождение национальных иллюзий и чувств, сплошь и рядом стихийно перерастающих в национализм и шовинизм. Она сознательно, целеустремленно готовится правящими классами и политическими кругами, использующими с этой целью различные идеологические, пропагандистские, психологические средства, в числе которых одно из первых мест занимает спекуляция на традициях. С этим связана и другая, важная для нас сторона дела. Понятия, сложившиеся у народа в ходе войны, надолго остаются в его сознании, сохраняясь в литературных источниках и устных преданиях, к которым обращается впоследствии исследователь. Может возникнуть и возникает ситуация, когда для раскрытия подлинной сути той или иной войны, внешней политики историк должен вступить в конфликт с предрассудками. Если же он не способен найти в себе мужество, чтобы публично отвергнуть легенду, освященную народным чувством, ему остается одно – продолжать националистическое одурманивание народа, а следовательно, перестать быть ученым. Вспомним, какую роль сыграла фальсификация и «романтизация» прошлого в идеологическом арсенале фашизма. И сегодня борьба за историческую правду входит органически необходимым элементом в борьбу против реваншизма разных оттенков, который насаждается западногерманской реакцией и правящими силами ФРГ, – против империалистической идеологии в целом.