История Финляндии. Время императора Николая I

7 — 19 марта 1850 г. Государь Император, — как сообщал кн. Меншиков статс-секретариату, — «узнав о намерении издать в Финляндии новое сочинение на финском языке, и приняв во внимание, что понимающие только по-фински, принадлежат исключительно к рабочему или сельскому классу, изволил найти, что в некоторых случаях книга безвредная образованному человеку может быть превратно понимаема необразованными читателями простого народа, и что вообще бесполезное чтение отвлекало бы рабочий и сельский класс от дельных занятий, и потому Высочайше повелеть соизволил: новые книги, брошюры, периодические и другие сочинения, в какой бы форме и в каком бы объеме ни были, дозволяется издавать на финском языке только те, которые... имеют как по духу своему, так и по изложению исключительную цель назидания религиозного или хозяйственного; издание же на финском языке известий политических или о преступлениях, за границей совершенных, равно как издания на сем языке романов, в подлиннике или переводе, без исключения и тех, которые на другом языке пропущены цензурой, решительно воспрещаются».

Вероятно, опасаясь, что новое требование будет неправильно понято, князь в тот же день дополнительно уведомил гр. Александра Густавовича, что ограничения и запрещения относятся к новым сочинениям, а не к тем, которые прежде были уже изданы на финском языке, а потому можно печатать финские хроники, саги, старинные народные песни и поэмы. Мало того. В тот же день кн. Меншиков поспешил послать в Гельсингфорс, своему помощнику генералу Рокасовскому, некоторые указания о применении нового закона.

То рвение, с которым кн. Меншиков стал требовать осуществления новых ограничений по отношению к финскому языку, показывает, что он являлся их убежденным инициатором. К. Фишер подтверждает нашу догадку. Другое подтверждение находится в Архиве Финляндского Статс-Секретариата.

Кто из финляндцев сообщил кн. Меншикову о задуманном переводе французских романов — неизвестно, но остается несомненным, что толчок новому цензурному стеснению дан был из Гельсингфорса.

Проф. Даниельсон-Кальмари держится того мнения, что Л. Гартман своими внушениями также не мало содействовал подготовлению правительственных сфер к изданию закона 1850 г. Л. Гартман не мог не заметить статей Снелльмана даже в начале его публицистической деятельности. При первой личной их встрече сразу обозначалось, что либерал и консерватор стояли друг против друга, не будучи в состоянии убедить один другого. Л. Гартман высказался в письме к кн. Меншикову, но находил, что закрыть издание нецелесообразно. Не мог он удовлетвориться и мало сведущим цензором, понимая, что он способен был лишь подрывать достоинство правительства. В то же время Л. Гартман видел подъем финской национальности и удостоверился, что умы были сильно охвачены новым движением. Между тем правительство стояло в стороне, проявляя почти полное безучастие. В глазах Л. Гартмана это представлялось менее всего желательным, так как то движение, которое овладевало молодежью и стало захватывать население, являлось, по его мнению, в значительной степени родственным тем грозным вспышкам, от которых страдала Старая Европа. Л. Гартман, в переписке с начальником края, старался поэтому открыть ему глаза на новое опасное положение. Народное движение сделалось заметным фактором в жизни края и Л. Гартман озаботился тем, чтобы правительство выразило свое отрицательное отношение к нему, так как знаменитый сенатор не мог одобрить этого движения ни с государственной, ни с точки зрения внутреннего общественного развития.

Скороспелое и крайне неясно формулированное мартовское постановление 1850 г. на первых же порах потребовало дополнения и разъяснения. Нужно было указать, что на финском языке не воспрещается печатание элементарных учебников и словарей, столь необходимых для преподавателей и священников в новых школах.

Кроме книг религиозного содержания, имелись и другие, весьма полезные и поучительные для народа. Цензура выразила склонность пропускать их. Однако, попытка её не удалась, в виду того, что на страже закона грозно стал на этот раз К. Фишер. Он был неумолим, и подлежащие цензурные власти призваны были вновь проявить «тщательное внимание».

К сожалению, мероприятие, столь ретиво взятое под свое покровительство кн. Меншиковым и его помощником Фишером, не могло послужить ко славе и восхвалению нашего правительства. В одном из своих заключений бывший министр народного просвещения А. В. Головнин писал: «Я находился в Финляндии в то самое время, когда приняты были строгие цензурные меры против книг, которые печатались для народа на финском языке и разных наречиях оного, при чем было дозволено издавать на этом языке только книги духовного или агрономического содержания. Я был тогда свидетелем негодования, которое возбудила эта мера в лицах самых преданных правительству, которые оплакивали оную, как политическую ошибку. Враги правительства радовались этому распоряжению, ибо оно приносило большой вред самому правительству».

Ректор Габриэль Рейн