История Финляндии. Время императора Николая I

Вопрос о печатании финских книг, видимо, возбудил некоторое общественное волнение и негодование, если кн. Меншиков счел необходимым почти оправдываться перед бароном Котеном. 1 — 13 апреля 1850 г. он писал барону: «Что касается фенноманов, занятых цензурой финских книг, о которых вы мне говорите, вот что я об этом думаю. Какой класс жителей Финляндии не говорит на другом языке, кроме финского? Это — народ и низшие классы, и они нуждаются в образовании религиозном, земледельческом и промышленном. Правительство противится ли этому образованию? Нет, раз оно дозволило печатать все финские книги, создало кафедру по финскому языку, дабы сблизить народ с более просвещенными классами. Что же вызывает неудовольствие некоторых людей? Это — запрещение печатать по-фински книги, которые деморализуют народ, как деморализовали они рабочих во Франции и пролетариев всех стран. Этим людям мешают, с помощью печати, проповедовать всякие преступления. Жду проклятий этих крикунов пропаганды»...

Я. К. Грот и П. А. Плетнев, наиболее образованные и внимательные наблюдатели всего происходившего в Финляндии, также пришли в некоторое замешательство, видя непоследовательность в распоряжениях правительства. В то же время у них мелькнула слабая надежда на оживление внимания к русскому языку. «Судя по тому, что в университете своем Финляндия пожелала видеть кафедру отечественного языка, я полагал, — отозвался П. А. Плетнев, — что ей хочется, наконец, заменить иностранный и иноплеменный (шведский) язык, чтобы, убавив это бесполезное и унижающее нацию бремя, вернее и усерднее приняться за язык нации, с которой слита Финляндия. Не так ли, судя логически и дипломатически? Зачем же ограничивать ей литературу отечественного языка только предметами религии и сельского хозяйства? А прочие науки, а поэзия: уж если рано еще излагать их по-фински, то всего ближе по-русски, нежели по-иностранному, т. е. по-шведски. Ведь пасторов и дворян во сто раз менее в Финляндии, нежели прочих сословий, которые не хуже тех двух, и читать и писать умеют».

В благородном увлечении наш патриот упустил из вида, что фактически русский язык отстоял дальше от финна, чем шведский. В администрации, суде и школе наше правительство добродушно оставило чужой для себя и для финна шведский язык. Со шведским языком финну приходилось считаться, но не с русским.

Я. К. Грот и Плетнев поняли, что нарождалось новое национальное движение. Его заподозрили в революционно-демагогических стремлениях. Это был ловкий прием шведоманов, которые успели этим путем повлиять на кн. Меншикова и внушить ему, что фенноманы стремятся к объединению всех финских племен и к созданию из них самостоятельного государства. Когда князю заметили, что такая мысль может прийти в голову только сумасшедшего, он сказал: «Ma foi, le monde est plein de fous».

«Я согласен, что фенномания покамест чистый вздор, — писал П. А. Плетнев. Современем она будет что-нибудь значить, если в высшем слое ослабнет шведомания. Только, мне кажется, и тогда это место должно занять руссомания, как теперь в Малороссии. В государстве, образовавшемся из разноплеменных народов, всегда один господствует с языком своим: это закон природы и её дочери — истории».

Всюду было так, только не в России.

Установленный в марте 1850 г. порядок просуществовал до 1854 г., когда у правительства явилось желание облегчить финское книгопечатание.

А. С. Меншиков находился далеко, на юге. Стали говорить, что он покидает пост генерал-губернатора. Слухи об его уходе «пробудили интриги фенноманов», которые не могли примириться с запрещением печатать некоторые книги на финском языке. «Эти крики дошли довольно высоко» и надо полагать, что они оглушали гр. А. Армфельта, так как он стал во главе движения, направленного к отмене закона 1850 г., и повел эту кампанию по обдуманному плану.

Надо полагать, что по его мысли привлечен был, в качестве эксперта, профессор С. И. Барановский, который своевременно вручил докладчику следующую записку: «Скоро по вступлении моем в должность профессора в Гельсингфорсе, сделался я членом Финского Литературного Общества, видя в его деятельности одно из средств, отдаляющих Финляндию от Швеции и приближающих ее к России. Следя в течение одиннадцати лет за деятельностью этого Общества, я вполне убедился, что мое понятие о нем совершенно верно. Поэтому я считаю, что было бы для русских интересов в Финляндии весьма полезно, если бы правительство, в нынешних обстоятельствах, отменило чрезмерную строгость к сочинениям на финском языке и позволило бы печатать на этом языке все то, что позволяется печатать на языках русском и шведском: от такого позволения нет для нас никакой опасности, а может быть только польза, тогда как чрезмерная строгость только вредит нам».