Юрий Поляков: контекст, подтекст, интертекст и другие приключения текста. Ученые (И НЕ ОЧЕНЬ) записки одного семинара

Фраза «странно кантует людей жизнь» [Поляков; С. 203] проходит красной нитью в романе, характеризуя не только детство Гены Скорятина, не ставшего скрипачом, но и его последующую жизнь, а также судьбы других персонажей романа: Марину, в прошлом завидную невесту, ставшую зависимой от алкоголя; сломанную судьбу Исидора Шабельского, Володи Сунзиловского и др. Опыт 1990-х гг. для писателя видится сложным и противоречивым. Анализ жизни творческой интеллигенции в романе выявляет глубинную социальную разобщенность. В авторской интерпретации природа эпохи выражается в травматическом опыте поколения. Разрыв социальных связей, утрата ориентиров отсылают к характеристике коллективной травмы, где вместе с потерей социальной общности утрачивается составляющая часть «я», которое продолжает свое существование надломленным[30]. Данный процесс отчетливо прослеживается в судьбе главного героя романа Гены Скорятина, который много лет спустя ощущает отголоски произошедшего. Данная ситуация ярко показана в главе № 34, где светлая любовь Гены Скорятина к Зое вытесняется чередой второстепенных обстоятельств как личных, так и общественно-политических – смерть отца, недовольство матери, мысли о брачной ответственности на фоне всё нарастающего общественного напряжения: «За каждым столиком кого-нибудь ругали: редакторов, власть, жён, знаменитых собратьев, социализм, климат, коммунистов, дефицит, Запад, прорабов перестройки, грандов гласности, евреев, немытую Россию…» [Поляков; С. 466]. Но окончательно разрушает все надежды Скорятина сойтись с любимой обман его жены Марины Ласской, забеременевшей от Шабельского. Судьба Гены втянута в воронку стихии, где все позитивные смыслы утрачиваются в хаосе происходящего. Коренной внутренний надлом героя выражается с помощью язвительного авторского сравнения и языковой игры: «Уму непостижимо: земля, ради которой мужик шел с вилами на барина, а потом с винтовкой на большевиков, не пахана, брошена, бурьяном заросла. А что едим? Жуть! Мясо новозеландское, окорочки американские, картошка израильская! А главное зло – генномодифицированный продукт <…>. – Ясно! – кивнул Скорятин и подумал про себя «Гена модифицированный… Точней не скажешь»» [Поляков; 470]. Сквозь сатирический смех проглядывается идея неподлинности происходящего, герой испытывает чувство некой внутренней подмены, вызванное невосполнимой утратой. Причем потеря смыслов прошлого распространяется на разные сферы жизни героя, начиная с несбывшиеся надежд на глобальное улучшение и переустройство государства.

В романе «Любовь в эпоху перемен» распадаются важнейшие общечеловеческие основы, начиная с кровных родственных уз, заканчивая социальной взаимосвязью людей. Для Ю. Полякова человек является звеном в цепи поколений, кровные связи становятся определяющим фактором развития личности (к слову, сходная идея реализуется в романе Л. Улицкой «Лестница Якова», где код ДНК человека мыслится азбукой творца). В системе взглядов Ю. Полякова человек является частью родового целого: «Потом, повзрослев, даже постарев, понимаешь: сходство с родней, живой и давно истлевшей в земле, радостное узнавание своих черт в лице дочери или сына – наверное, самое главное в жизни. Это и есть, в сущности, бессмертие…» [Поляков; С. 95]. Схожая идея была воплощена ещё у А. Шопенгауэра, который понимал бессмертие как связь человека с его родом, а не утверждение автономной индивидуальности: «<…> то начало в нас, которое представляется неразрушимым для смерти, это, собственно, не индивидуум, – тем более что последний, возникший путем рождения и, нося в себе свойства отца и матери, служит только одним из представителей своего вида и, в качестве такого, может быть лишь конечным»[31]. Влияние «крови» у Ю. Полякова гораздо глубже прямой обусловленности человека средой, в своём понимании писатель приближается к онтологическим, экзистенциальным смыслам: «Кровь неодолимая сила, исподволь ведущая человека по жизни. <…> Кровь, текущая в твоих венах, помнит то, чего не помнишь ты. <…> Эта забытая память определяет многое, если не всё – поэтому лучше жить в согласии со своей кровью, а не вопреки» [Поляков; С. 96]. Однако этот положительный вектор в жизни Гены Скорятина не становится определяющим, что порождает глубокий разлом и необратимость трагической судьбы главного героя. Идея «следования крови» искажается в сюжете романа, словно в кривом зеркале: кровный сын Гены Борис окончательно теряет связь со своей семьей, становясь израильским резервистом. Фикцией оказывается и родственная связь с Викой, оказавшейся в конце романа дочерью Шабельского. Последней возможностью обрести свое продолжение в потомках для Гены становится предполагаемая дочь Зои, оказавшаяся всего лишь миражом, фотографией с чужой открытки. Подобная утрата одной из важнейших основ человеческой жизни оборачивается отсутствием ценностного центра в романе, разрастающейся трещиной на всех уровнях бытия.