Иванов день

— Находятся, — смеется Василина Николаевна. — Ведь лижникарка сама немножко художница. И краски подобрать, и изготовить лижник по эскизу художника — дело опыта, ну и, конечно, вкуса. Я этим делом занимаюсь вот уже сорок лет, и мать мне немало секретов передала.

Она подходит к станку, «верстату», — это довольно-таки громоздкое деревянное сооружение с уже подготовленной для лижника основой, — и ее руки начинают проворно хватать лежащие на станке моточки шерсти разных цветов и плести рисунок. Разумеется, делает она это на память, не глядя ни на какие эскизы. А рисунок — это четыре ромба, занимающие все двухметровое поле лижника. Пройдя ряд, мастерица подбивает ткань деревянной планкой, висящей над станком, и продолжает свою работу. Движения у нее почти механические, — она разговаривает с нами, а пальцы так и снуют с мотками ниток под натянутую основу.

— Ну, вообразим, что лижник уже готов. С виду он не такой уж красивый сейчас, — говорю я. — Что же вы с ним делаете, что потом он приобретает нежную окраску и весь выглядит таким пушистым и приятным?

— Дальше лижник идет в валило, — отвечает Василина Николаевна. — Вот после валила и происходят все чудеса с лижником.

— Валило? — переспрашиваю я.

— Валило, — смеясь, отвечает мастерица. — Чтобы его увидеть, надо сходить на старую мельницу, там все вам и покажут. Это недалеко отсюда, в соседнем селе Ричке…

Мы спускаемся вниз, благодарим Василину Николаевну за подробный рассказ, направляемся к выходу, но тут нам дорогу преграждает появившийся в коридоре Петр Петрович и уводит в столовую. А там — накрыт стол. Пока мы беседовали наверху, Петр Петрович похозяйничал на кухне. Все есть на столе!.. А у окна стоит председательский «газик», прибывший, судя по всему, чтобы увезти нас в Ричку. Ох это гуцульское гостеприимство, чем не Кавказ?

Приехав в Ричку, мы оставляем машину на пригорке, а сами по узкой тропке, выбитой в твердой, как гранит, породе с острыми выступающими краями, спускаемся к бешено несущейся внизу Рыбнице. Останавливаемся перед «мостом». Это — переброшенное с берега на берег бревно. Как же по нему перейти на тот берег?

— Да это так просто, — произносит Соломийчук и чуть ли не бегом перебегает по бревну.

Нет, нам с женой, людям городским, так по бревну не пробежать, будь мы хоть втрое моложе кладовщика. Для этого надо родиться здесь, среди гор, с малых лет бегать по перекладинам и висячим мостам. Соломийчук возвращается к нам. После долгих размышлений мы все беремся за руки — он впереди! — и мелкими шажками, затаив дыхание, стараясь не смотреть на клокочущую на камнях реку, перебираемся по бревну на противоположный берег.

Это — полуостров, омываемый рекой, на котором стоит вековой давности полуразвалившаяся мельница. Рядом, на изгороди, сушится с десяток растянутых лижников, с которых стекает вода. Но вида у них тоже еще никакого. Загадочные лижники!..

После долгих переговоров с «мельником» — рабочим, обслуживающим мельницу, вернее, бывшую мельницу: зерно она больше не мелет, один из жерновов валяется тут же на земле, — нам разрешают спуститься вниз, вовнутрь полутемного, мрачноватого помещения, откуда несет леденящим холодом. Чувствуется, что это святая святых лижникарного производства. По сгнившим, осклизлым доскам мы осторожно направляемся к деревянной камере, размером два на три метра и достаточно глубокой, в которой с большой силой бьет вода, поступающая по отводящему каналу из Рыбницы.

Все мы зачарованно смотрим на камеру.

— И что происходит там, внизу? — спрашиваю я у Соломийчука.

— Сейчас вам все покажут, — загадочно и как можно тише произносит милейший кладовщик. — Мы стоим у самого валила…

— А мы эти самые лижники бросаем в валило, они там «валяются» часов пять-семь, потом вытаскиваем, — буднично и запросто объясняет сопровождающий нас «мельник». Он берет деревянный метровой длины крюк, изготовленный, видимо, из коряги, низко нагибается над бурлящей камерой и, ловко подцепив один из крутящихся в водовороте лижников, поднимает его наверх и бросает нам под ноги. (Так, помнится, в низовье Волги нам когда-то рыбаки доставали из прорези громадных сомов и сазанов и швыряли на мостки. Выбирайте любого!)

— И-да, — произношу я, переворачивая мокрый, сбившийся, ни на что не похожий лижник.

— В валиле лижник промывается, становится совсем чистым, а главное — с силой бьющая вода вышибает из шерсти ворсинки. Ворсинки!.. Понимаете — ворсинки!.. — Соломийчук делает какие-то отчаянные движения пальцами, пытаясь объяснить то ли как «вышибаются», то ли — что такое ворсинки.

— Понимаем, понимаем, — говорю я, придя на помощь кладовщику.

— Вышибать ворс из шерсти — главное назначение нашего валила, главный его фокус, понимаете?..

— Понимаем, понимаем, как же не понять такую простую вещь!..

Потом уже, на улице, нам показывают лижник, побывавший в валиле, хорошо просохший, и при нас его начинают расчесывать металлической щеткой.

На глазах лижник начинает преображаться.