Иванов день

— Потом я тебе поиграю, и ты сама оценишь! — отвечает Ольга.

— Ну и я тогда прочту новые стихи, — говорит Леся.

Ольга наклоняется к Лесе, шепотом спрашивает:

— А Климент Васильевич в какой роли едет с тобой в Буркут?

— Просто попутчик. Хочет записать у гуцулов старые песни, — несколько смущенно отвечает Леся.

— А зачем ему песни?.. Он кобзарь?..

— Хотя Климент Васильевич учится на юридическом факультете, но он большой любитель и собиратель украинских народных песен.

Ольга грозит пальцем, смеется:

— Знаем мы этих собирателей!..

— Серьезно, серьезно, — отвечает Лариса Петровна.

Да, она вряд ли тогда предполагала, что вскоре станет женой Климента Васильевича, а когда он кончит университет, уедет с ним на место его службы в Грузию.

Лариса Петровна думала проведать подругу, побыть у нее час-другой и снова пуститься в дорогу. Да и возница требовал сейчас же вернуться в Яворов. Ольга Окуневская не хотела слышать ни ворчанья возницы, ни сетований Леси. Вознице хорошо заплатили, чтобы он на день остался в приселке, а Лесе было приказано отдохнуть с дороги и налюбоваться Карпатами.

Я пытаюсь нарисовать себе картину дальнейшего пребывания Леси у Окуневских.

После обеда все собираются в зале. Ольга садится играть, исполняет, наверное, любимые рапсодии Листа, а потом произведения своего учителя — Миколы Лысенко. Леся слушает и радуется за подругу. Через некоторое время она в письмах к Кобылянской напишет, что в Яворове она очень хорошо провела время и что Ольга Окуневская стала значительно лучше играть и сама стала куда интереснее.

Потом за рояль садится Климент Васильевич. Он и хорошо играет, и легко подбирает сопровождение к песням, которые исполняет Наталья Окуневская. Да и стихам, которые после всех нараспев читает Леся Украинка, он умело, ненавязчиво аккомпанирует.

А в окно виднеются горы, зажженные закатом.

Обратно в Яворов мы с Петром Лосюком возвращаемся верхней дорогой, по которой на днях шли от Корпанюков. Правда, перед самым селом мы сворачиваем с нее и спускаемся вниз по тропкам. И на этот раз хмурится небо, собирается дождь!

Мы прямо направляемся в «дом ксендзов», находим Анастасию Трофимовну, просим ее свести нас на могилу Ольги Окуневской.

— Может, как-нибудь потом? — спрашивает Яценко. — Смотрите, какой у вас усталый вид!

— Нет, лучше сейчас, — прошу я. — Завтра мы собираемся в дорогу, да и погода может испортиться.

К счастью, в амбулатории нет больных, Анастасия Трофимовна накидывает на голову платок, и мы направляемся на кладбище.

По сравнению с другими карпатскими кладбищами, на которых мне пришлось побывать в разное время, яворовское кажется сильно запущенным. Вокруг могил или вымахавший в человеческий рост кустарник, или густые заросли малины.

Анастасия Трофимовна приводит нас к железной ограде с сорванной дверцей. В трех углах — могилы священников. Вместо надгробий на них — однотипные тумбы с ржавыми железными крестами. В четвертом углу — сосна из белого мрамора в два человеческих роста, надломленная, перевитая сверху такой же мраморной сосновой веткой.

Я подхожу к мраморной сосне. Это памятник на могиле Эмилии Окуневской. Вот что выбито на мраморе?

Спи, зломлена життєм сосна.
Цвіт мого життя,
Хоть забула ти на мене,
Не забуду я на тя.

Михайло. Березень. 1894

Посреди ограды высится и небольшой могильный холмик, заросший травой.

— А это могила Ольги Окуневской, — скорбно говорит Анастасия Трофимовна. — Я была на похоронах.

Мы молча стоим вокруг заброшенной могилы. Потом я говорю, правда ни к кому не обращаясь!

— Надо бы кому-нибудь догадаться поставить на могиле Окуневской памятник или хотя бы простой камень, написать на нем, что здесь погребена известная пианистка, много сделавшая для украинской культуры.

— Мы выполнили пожелание покойной — она не признавала никаких памятников, — отвечает мне Анастасия Трофимовна.

— Ну, хотя бы простой камень! — не сдаюсь я.

— Каменную плиту, конечно, надо бы установить, — поддерживает меня Лосюк.

Молча мы возвращаемся назад.

Поздно вечером, когда становится совсем темно, начинают греметь гром и полыхать молнии. Иногда вспышки молний по целой минуте заливают ослепительным светом всю округу. Дважды они высекают шаровую молнию с длинным хвостом, но шары падают за дальними холмами, на которых высвечивается каждое дерево.

Я достаю из портфеля солнцезащитные очки, одни протягиваю жене. Сидим в очках спиной к окну, надеясь, что гроза скоро перестанет. Но она не перестает. Гром гремит и молния сверкает еще долго, и не где-нибудь, а над Яворовом и ближними лесами. Иногда по окнам с такой силой начинает хлестать дождь, что кажется, вот-вот стекла разлетятся на мелкие кусочки.

С помощью Анастасии Трофимовны мы занавешиваем окна одеялами и лижниками. Но в комнату все равно при вспышке молний пробивается свет сквозь щели.

Тогда я в очках ложусь на постель, набрасываю поверх очков еще полотенце. Так и засыпаю в очках, оглохший от непрерывных раскатов грома, ослепший от молний.