Иванов день

Снова мы поднимаемся в гору, — Лосюк и Синитович уходят далеко вперед, — а тропа становится все круче и круче. Я уже задыхаюсь по-настоящему, не могу перевести дыхание. Никогда я еще не испытывал таких мук. Но пути отступления отрезаны, это я хорошо понимаю. Спуститься вниз по этой тропе будет ничуть не легче. Тяжело дышит и жена. Мы беремся за руки. Меня она буквально тащит на себе. Но дышать я все равно не могу, задыхаюсь. Чтобы совсем не задохнуться, я ложусь на землю и ловлю открытым ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег.

Синитович и Лосюк идут впереди и в ус себе не дуют. Гуцулы! Разве такие тропки они привыкли преодолевать!.. Правда, Синитович моложе меня лет на десять, а Лосюк и на целых двадцать. Они спускаются к нам, берут нас за руки, и с их помощью, с большим трудом уже преодолевая каждый метр, мы наконец-то добираемся до долгожданного дома Ивана Плитки! А дом его — не последний на горбе! Если идти дальше и выше, то там будут новые дома: с огородами, садами, сенокосами, пастбищами, на которых пасутся коровы и овцы.

Мы входим в жарко натопленную хату. У печи наподобие русской сидит сам Иван Онуфриевич Плитка и хлебает борщ, а на печи — девочка лет шести, наверное, его внучка, черноглазая, похожая на цыганку. Рядом — котенок с умной мордашкой.

Мы знакомимся с Иваном Онуфриевичем, говорим о целях нашего прихода. Говорит один Синитович, потому что дед понимает только его: в этом районе уже свой диалект, свой гуцульский говорок. Как в Дагестане, где жители каждого аула говорят на своем языке или наречии.

Девочку, внучку Плитки, зовут Марийка. Ольга Ивановна протягивает ей горсть конфет. Марийка не остается в долгу, тут же спрыгивает с печи, скрывается в сенях и возвращается оттуда с тарелкой, полной белых спелых слив. Самостоятельность ее очень нравится всем, и деду тоже, и у нас завязывается хороший, непринужденный разговор с Иваном Онуфриевичем.

Ему восемьдесят четыре года. Прожита большая и трудная жизнь, многие годы он служил в австрийской армии, среди солдат разных национальностей, а потому неплохо владеет многими языками.

Знал ли Иван Онуфриевич Франко, видел ли?

Да, видел, не раз приходилось в молодости присутствовать на его беседах с местными крестьянами. Иван Франко предсказывал будущее, говорил, что всегда так не будет, как сейчас. Тирания исчезнет, исчезнет межа, разделяющая людей на богатых и бедных, все люди будут жить в братстве и согласии. Приходили к Франко и из дальних сел. Он давал крестьянам советы по судебным делам. Местные австрийские власти ведь по каждому поводу тогда привлекали бедных гуцулов к суду, арестовывали из-за каждого пустяка.

— Тяжелая жизнь тогда была у людей, — говорит Иван Онуфриевич. — Видели фотографии тех лет в музее?.. На карточках почти всегда гуцулы без сапог, одеты бедно. А как выглядят детишки, снятые у школы!.. Тоже босые, в рваной одежонке. Школа у нас в селе была одноклассная, и училось в ней человек тридцать. Записывали в школу всех, но учиться могли одиночки. Остальные откупались курицей. Дашь учителю курицу, он и вычеркнет тебя с радостью из списка. Можешь бегать по полонинам, пасти скот! Вот так, с темноте и в невежестве, прошла жизнь у многих из наших сельчан. — Иван Онуфриевич машет рукой: дескать, ничего хорошего, ничего радостного не может он вспомнить!

— Ну, а еще про Франко, — прошу я его.

— Не раз я встречал Каменяра с удочкой на Черемоше, любил он рыбалку. Видел несколько раз его на сенокосе, — и косить любил, и сено ворошить. А еще — был большой охотник собирать грибы!.. Обойдут с сыном Тарасом все горы! И по нашей ходили! Сам он уже не мог собирать, руки болели, а вот находить — находил. То и дело слышишь, бывало: «Тарас, вот белый гриб, срежь осторожно ножиком. Тарас, посмотри сюда, не подберезовики?..» Повезло нам, что в летнюю пору к нам приезжал Франко с семьей, приезжали Коцюбинский, Кобылянская, проживал здесь Хоткевич, — многих помню.

Мы благодарим Ивана Онуфриевича за беседу, желаем ему доброго здоровья и выходим из дому. Провожает нас Марийка. Я у нее с помощью Синитовича спрашиваю, не знает ли она в село другую тропинку кроме той, по которой мы поднимались к ним.

— Знаю, — говорит Марийка, бежит вперед, выводит нас на свою «хорошую» тропинку.

Сверху она нам кажется и более короткой, и менее отвесной. Но это, оказывается, только сверху!.. Когда же, миновав зеленый луг, на котором пасется Марийкин теленок, мы спускаемся немного ниже, тропинка превращается чуть ли не в отвесную винтовую лестницу. Лишь горной козе спускаться по этой тропке, а не нам, пожилым людям. Марийка, наверное, легко скачет по ее стертым ступенькам, а нам приходится тяжело, даже Лосюку и Синитовичу. Только взявшись крепко за руки, поддерживая друг друга на бесконечных поворотах, мы с великим трудом спускаемся вниз и выходим на шоссейную дорогу. Вот уж где я вздыхаю полной грудью, радуясь, что все трудности нашего похода к Ивану Плитке остались позади.