Иванов день

— Разве собес может чем-нибудь помешать церкви?

— Церковный звон может помешать собесу! Исчислять пенсию!..

— И это смешно, — говорю я.

— Государство денежки платит, нельзя мешать собесу! — отвечает мне старушка с лисьим лицом, идущая справа от меня. — Вдруг ударят в колокола, а там возьмут да ошибутся — побольше выпишут? — И она хитро мне подмигивает.

Выйдя через парадные ворота на проспект, я ради любопытства захожу в собес, — он рядом, через три дома. Там сидит девчонка лет семнадцати в мини-мини и наводит красоту. Нет, такая не ошибется.

Когда я вернулся домой, Олена Михайловна уже ждала меня к завтраку.

— Ну как погуляли, как понравилось у нас? — спросила она, испытующе глядя на меня.

Я ответил уклончиво:

— Да ничего… Тихо у вас…

— Чего-чего, а тишины у нас хватает. И отдохнете от городских забот, и вдосталь почитаете на досуге — библиотека у нас богатая. — Подумала, провела рукой по скатерти: — И я буду спокойна: в доме есть человек. А то в последнее время много шалого народа наезжает в наши края.

— А вы что… собираетесь уезжать, Олена Михайловна?

— Хочу лето поработать на фабрике. Просят поучить молодых ковроткачих. Говорят: «Насидишься еще в надомницах!»

Завтрак был накрыт на веранде. Во всем чувствовался безукоризненный вкус хозяйки. Ей было под шестьдесят. В молодости, наверное, была и красивая, и озорная. Ковроткачеством занимается с малых лет. В комнате у нее и по сей день стоит бабушкин станок. Прясть и ткать — семейная традиция.

После завтрака, попыхивая трубкой, я вышел в сад.

Да, должен был признаться я себе, мне никогда раньше не приходилось бывать в таком сказочном саду. И чтобы сад напоминал шатер, и чтобы столько плодов на деревьях!.. В жару, наверное, в этом саду хорошо прятаться от солнца, — ни одного солнечного луча не пропустит листва.

Но главное — вокруг было тихо. Ти-ши-на! Какое прелестное слово! Ради тишины я ехал в такую даль из Ленинграда. Где Ленинград — где Восточные Карпаты!.. Чтобы не трещали мотоциклы, не ревели на соседних дачах транзисторы и магнитофоны, не орало с утра радио.

Но даже ради тишины мне не хотелось жить рядом с кладбищем.

«Конечно, я пока не подам вида хозяйке, но сам еще поброжу по городку, может быть найду что-нибудь более подходящее», — думал я, разгуливая по саду. Но вот я остановился перед поразившей меня яблоней. Дерево напоминало пляшущую цыганку — вот цыганка запрокинула голову, вся выгнулась, юбка спиралью завилась вокруг ног, а руки цыганка высоко отбросила в стороны…

В это время где-то совсем близко от нашего дома раздалась похоронная музыка. Правда, ничего скорбного в ней не было, даже что-то веселенькое пробивалось сквозь минорную мелодию.

«Экие разбойники, — подумал я про музыкантов, — наверное, всю ночь гуляли на свадьбе, не успели еще протрезвиться».

Я подошел к веранде. Олена Михайловна убирала со стола.

— Хоронят мото-цик-ли… циста! — не дожидаясь моих вопросов, проговорила она.

— Мото-цик-листа? — с не меньшим трудом произнес я.

— Ну да! Будь они неладны! Покою не стало от них живущим на проспекте.

Олена Михайловна, разумеется, хорошо знала и кого хоронят, и причину смерти.

Мотоциклист поздно вечером возвращался из Верховины. К тому же сильно выпивший. На бешеной скорости он выскочил на поворот новой асфальтированной дороги. А в это время в гору поднималась пароконная телега, запряженная в одну лошадь. На таких телегах дышло бывает длинное, далеко выдается вперед. Вот и налетел мотоциклист грудью на это дышло и повис на нем, пронзенный, точно пикой.

Олена Михайловна мне сообщила даже такую ужасную подробность. Мотоциклист так прочно застрял на дышле, что дышло пришлось отпилить. С куском дерева в груди и положили его в гроб.

Я вышел к воротам. За гробом шло человек десять, и довольно бойким шагом. Мало кого тронула смерть мотоциклиста! Глупейшая, конечно, была смерть. Но этим, видимо, и потрясла она меня.

Когда я вернулся к веранде, Олена Михайловна посмотрела на меня каким-то скользящим взглядом.

— Нехорошо, правда, так умирать? — спросила она.

— Да, веселого мало.

— Поживете у нас — всякого повидаете. — Взяв поднос с посудой, она ушла в летнюю пристройку, где у нее находилась кухня и кладовая.

Не тишина и не сад-шатер с «пляшущей цыганкой», а смерть мотоциклиста решила мою судьбу. Я остался жить в доме у Олены Михайловны.

Да, хозяйка была права. За лето я всякого насмотрелся здесь. До этого мне обычно казалось, что люди умирают на войне или от инфаркта в старости. Но это было мое наивное заблуждение. Причины бывали самые невероятные.

Вот одна из смертных историй.