Иванов день

— Молочных продуктов не стало потому, что коров теперь меньше в частном владении. Трудно с сеном, возни много с коровой — это правда. Но не это все главное. Семьи стали маленькие — старик со старухой. А на двоих много ли надо молока? Литр всегда и в колхозе можно достать. Но не стало коров — стало хуже и с мясом. Заметили, мясной ряд совсем захирел?

— Заметил. Можно достать только в магазине.

— Удивительные вещи произошли в жизни! — встрепенулся Гордей Илькович. — В ряде случаев крестьянин из производителя стал потребителем!.. Правда, он нашел для себя нехитрое занятие: завел поросенка. Вот поросенка вы найдете почти в каждом дворе. Он закрыт в хлеву, с ним почти никакой возни. Да и корм ему легко достать. Идут остаточки со стола да плюс три-четыре буханки хлеба. Черного у нас не бывает в продаже, вот и кормят скотину белым. Но, может быть, это явление местное, в других областях иначе?.. Вот вы много ездите…

— Нет, Гордей Илькович, представьте себе, это уже общее явление. Перед тем как приехать сюда, я несколько дней гостил у своего друга в Псковской области. И там все держат поросят!.. Кормят хлебом, только черным… Вырастят поросенка пудов на двенадцать, заколют поздней осенью, накоптят окороков и в ус не дуют. В шесть-семь вечера в каждом доме стоит самовар, включен телевизор, и деревня словно вымирает.

— Да, телевизор… Тут тебе и кино, и театр, и путешествия… А главное, эта холера — футбол! У нас даже старые деды стали болельщиками. Как в большом городе! — Гордей Илькович встал. Пора было работать. — Так какой же выход? Как дальше будет развиваться жизнь в деревне? И нужны будут кому мои печи лет через пять? Может, зря я горюю о подручных, об учениках?

Вопрос он мне задал не из легких, приберег под конец разговора.

— Выход вижу один, — ответил я, точно кидаясь в омут. — Быстрее приблизить эту жизнь к городской, дать деревне все, чтобы не оставалось никаких городских соблазнов!.. Ведь произошло чудо — все теперь имеют среднее образование, а мы порой еще не считаемся с этим, по старинке подходим к деревне. Другие потребности стали у людей! Русские сапоги редко на ком сейчас увидишь, они навалом лежат в ваших магазинах, и стоят десять рублей, — не берут, ищут модные туфельки. И работу ищут почище. Марать руки никто не хочет в навозе.

— Значит?..

— Значит, надо идти в ногу с веком, всерьез взяться за усовершенствование деревенской жизни.

— И думаете, тогда не будут уходить? — Глаза у Гордея Ильковича снова смеялись.

— Будут, но меньше, многие и здесь найдут себе занятие.

Гордей Илькович еще больше повеселел. Было видно, что я его ни в чем не убедил, мои доводы кажутся ему однозначными.

— Скажите, пожалуйста, — спросил он, — а будут тогда класть печи? Будут печники?

— Нет, печи тогда и подавно не будут класть. Люди придумают что-то другое. Может, на заводах будут собирать. Как сейчас собирают дома.

Тут мы оба рассмеялись.

Во двор вошел длинногривый парень и остановился на почтительном расстоянии.

Мне показалось, что я его где-то встречал на улицах Москвы или Ленинграда.

Гордей Илькович изменился в лице, сразу же погасли его живые глаза, вскочил, пошел к молодому человеку. Я понял, что это и есть его злополучный сын, Володя. Разговор у них сразу же начался на повышенных тонах…

А в последующие дни Гордей Илькович занимался слесарной работой. Он полностью завладел моей скамейкой, превратив ее в верстак, закрепил на ней тиски, рядом водрузил мешок с инструментом; под скамейку сунул мотки проволоки, прутья разных сечений, угольное железо, обрезки листовой меди. Работал он молча и сосредоточенно. Глаза у него были суровые.

Он резал, гнул, сверлил железо, мастеря конструкции, которыми скреплял внутреннее полуокружье в печи; делал из меди ободок для плиты; чеканил затейливый рисунок на дверцах.

— Вы, оказывается, не только печник, слесарь, а еще и медник! — с восхищением сказал я, наблюдая за его артистичной работой.

— Печник все должен уметь делать! — На минуту он откинулся назад, выпрямив спину. Черные смеющиеся его глаза снова озорно смотрели на меня. — Люди хотят красоты — не чугунные или железные дверцы и конфорки, а медные. Медные наряднее! Почистишь порошком — гореть начнут. И ободок вокруг плиты лучше делать медный. Последний ряд кирпича я облицую кафелем, под кафель хорошо медь.

— Где же вы, Гордей Илькович, достаете медь?.. Ее днем с огнем не сыщешь.

— Открывай вам все секреты! — Он погрозил мне пальцем. — Последний печник и есть последний. Секреты он уносит в могилу.

А потом был «магарыч благодарности». На этот раз столы накрыли во дворе. И пир шел с самого утра.

То и дело открывалась калитка и заходили знакомые и незнакомые люди с поздравлениями и подарками, многие тут же садились за стол, поднимали чарочку за хозяйку и печника, потом шли в кухню и подолгу там стояли с застывшими от изумления лицами.

Да, печь выглядела очень нарядной. Она была компактная, крепко сбитая, литая. Украшала ее прежде всего, конечно, поразительная кладка. Кафель и медь придавали строгость, законченность формы.