Иванов день

Зимняя война, к счастью, была короткой. Она унесла много жизней, но явилась хорошей школой для тех, кто в ней уцелел. Людям думающим было ясно, что большая война уже не за горами.

Военная тема становилась главной в творчестве многих писателей. Большой коллектив работал над двухтомником «Бои в Финляндии». И я принимал в нем активное участие. Сдав двухтомник в печать, тот же коллектив писателей трудился над новой книгой о прошедшей войне — «105 дней». Но завершить работу не успели. Началась Великая Отечественная война.

Армия, в частях которой я находился с начала войны, к осени 1941 года отошла к Ладожскому озеру, заняв оборону по всей Свири. Я часто бывал на родине Прокофьева, в Кобоне, — тогда она превратилась в важнейший прифронтовой перевалочный пункт грузов для блокированного Ленинграда, — и через Кобону, хотя и не часто, наезжал в родной город. Мне не раз вспоминались веселые и удалые стихи, Прокофьева, где, как и наяву, бушевали ветры неспокойной Ладоги, вроде вот этих:

А ветер от Олонца
И от больших морей,
И опускалось солнце
На тридцать якорей.

Ладога, правда, могла быть и другой, как писал о ней в ранних стихах Прокофьев:

У Ладоги
И камень
И синий-синий шелк:
Он серебрит сигами
И золотит ершом…

А где в это время был сам автор стихов?

Где ему следовало быть, как не в Ленинграде!

Александр Прокофьев вместе с Николаем Тихоновым и Виссарионом Саяновым состоял в армейской группе писателей при штабе Ленинградского фронта. Это — в Смольном. Многотрудная у них у всех была работа, хотя поле деятельности и ограничено пределами города и ближайшими боевыми участками фронта. Надо было увидеть все главное, характерное для борющегося Ленинграда, писать во фронтовую, городскую, а иногда и в центральные газеты, выступать и перед бойцами, и по радио, составлять листовки для вражеских солдат и о стихах не забывать.

Писателям, работающим в дни войны во фронтовых и армейских газетах за пределами Ленинграда, было легче, хотя там были трудности другого порядка.

Как-то в очередной приезд в Ленинград я зашел в Союз писателей и там встретил Прокофьева и Лукницкого. Прокофьев куда-то торопился, перекинулись с ним несколькими фразами. Узнав, что я часто бываю в Кобоне, спросил:

— Ну как там дела на моей родине?

Я смог его обрадовать:

— Кобона вся завалена ящиками с продуктами, мешками с пшеницей и сахаром. Горы высятся! Да вот непросто все это доставлять в Ленинград.

Сказал угрюмо, покачав головой:

— Знаю, знаю, много ли машинами перевезешь…

Мало он был похож на того Прокофьева, каким я его знал в довоенные годы. Посуровевшим он мне показался, и голубые его глаза с характерным прищуром, с лукавинкой, были другие. Не до песенной лирики было сейчас! Ломать хребет фашистскому зверю надо было словом грозным, испепеляющим. Потому — и облик другой. И внешне он ничем не казался примечателен в своей кургузой шинели, широких сморщенных сапогах, в шапке-ушанке, с полевой сумкой и противогазом на боку, которые при его невеликом росте выглядели преувеличенно большими.

Но вот, спускаясь по лестнице, Прокофьев обернулся, подобие улыбки озарило его лицо, сказал:

— Но и то уже полегше, ребята… Кобона — она рядом…

Мы с Лукницким помахали ему рукой. Эта сцена хорошо запомнилась.

…Закончилась война. Прокофьев завершил поэму «Россия», — она стала достойным венцом его поэтической работы в годы войны.

Авторитет Прокофьева как поэта был очень высок. Он много писал, много переводил. Поэт он был глубоко русский, но в то же время и интернационалист.

Высок был его авторитет и как общественного деятеля. Он избирался руководителем Ленинградской писательской организации в 1945—1948 годах, депутатом Ленгорсовета, делегатом съезда партии.

В 1954 году Прокофьева снова избрали руководителем Ленинградской писательской организации. Я стал его первым заместителем.

Нелегкая нас ожидала жизнь в секретариате…

В те годы налаживались широкие контакты с писательскими организациями союзных республик, прерванные войной, — мы принимали делегацию за делегацией, и ленинградцев отправляли во все концы страны. Со многими хлопотами был связан выпуск «Ленинградского альманаха», открытие нового толстого журнала «Нева», упорядочение работы отделений издательств «Советский писатель» и «Молодая гвардия»…

Но самым трудным были жилищные дела ленинградских писателей.

Многие нуждались в квартирах. Мы начали строительство дома на Малой Посадской, — проект дома раз десять обсуждался на секретариате. Одновременно начали строительство Дома творчества в поселке Комарово…

Для выявления остро нуждающихся и распределения квартир избрали авторитетную жилищную комиссию во главе с Юрием Германом. Но и члены секретариата во главе с Прокофьевым не сидели без дела. Они ходили по домам, знакомились с жилищными условиями писателей.