Иванов день

Из-за запятых на некоторых страницах романа Форш «Пагубная книга». Ольга Дмитриевна женщина была могучая, с твердым мужским характером. Но и Муррей была не лыком шита. У нее характер тоже был, как говорится, дай боже. Муррей отличалась несокрушимой немецкой педантичностью несмотря на свою явно английскую фамилию. Хорошо помню ее: высокую, с большими серыми совиными глазами, с громадной копной волос. Иногда я приносил ей срочную работу. Она жила в бывшей барской квартире на Кировском проспекте Петроградской стороны. Комната у Муррей была громадная, напоминала танцевальный зал и всегда была полна кошек: они лежали на кровати, на диване, сидели на шкафу, бегали под столом. Как-то я сосчитал — было их больше двадцати.

Ольга Форш ставила запятые, как и многие писатели, следуя ритму фразы, часто, конечно, произвольно, меньше всего думая о школьных правилах пунктуации. Она потребовала восстановить все свои запятые, вычеркнутые Муррей, вернуть их на старое место.

А Муррей отвечала: только через мой труп!

Тогда Форш призвала на помощь редколлегию, пригрозила, что возьмет роман обратно. Дело оказалось серьезное. Уладить спор было нелегко: по-своему правы были обе стороны. Решение было принято единственно возможное: соломоново. Часть запятых оставили на совести Форш, часть — под ответственность Муррей.

А вот и другой конфликт.

Один из писателей, постоянный автор «Звезды», передал свой новый роман в московский журнал. Это было воспринято в редакции как измена. Шли горячие дебаты. Негодовала та же Ольга Форш, негодовали Борис Лавренев и Михаил Слонимский… Нарушена была традиция «звездинцев». Печатаешься в «Звезде» — печатайся всегда! Перебежка в другой журнал ничего не добавит роману: ни улучшит, ни ухудшит его. Хороший роман заметят всюду!

Я как-то потом проверил, как соблюдалась эта традиция. Оказалось: превосходно! На страницах «Звезды» были напечатаны все романы Ольги Форш, напечатан весь Лавренев, начиная с рассказа «Сорок первый», все романы Федина того времени, все написанное тогда Тихоновым, Тыняновым, Слонимским и другими. Хорошая была традиция, и это я запомнил.

А вот и третий конфликт, уже связанный с Михаилом Зощенко. Без первых двух в ряду он, может быть, и показался бы сейчас не очень-то правдоподобным.

Январскую книжку 1940 года «Звезда» открыла «Рассказами о Ленине» Михаила Зощенко.

Это были превосходные рассказы, каждый в среднем на одну журнальную страницу; их было одиннадцать, общим размером в один авторский лист, в сорок тысяч типографских знаков. Но этот один лист стоил иных толстых, «весомых» романов!

Рассказы были задуманы для детей младшего возраста, в каждом — назидательная история из жизни Владимира Ильича Ленина, черточка его характера: смелость и сметка, талант и воля. Но их охотно читали и взрослые. Рассказы мне тоже нравились, но особенно «Иногда можно кушать чернильницы». Я его часто пересказывал друзьям, пытаясь сохранить интонацию Зощенко. Вы помните этот рассказ?

Ленин сидел в царской тюрьме. Он писал книгу «Развитие капитализма в России», хотя писать запрещалось, отбирали бумагу и чернила. Но читать — позволялось. И родные приносили Ленину разные книги. И Ленин ухитрялся писать между строк, а чернилами у него служило молоко. Если бумагу погреть на лампе, то молоко начинает темнеть, проступают коричневые буквы.

Зощенко пишет:

«А надзиратель очень часто заходил в камеру. Или же подглядывал в дверное окошечко: что делает арестованный.

Тогда Ленин придумал такую вещь, Он из хлеба делал маленькие чернильницы, наливал туда молоко и макал туда перышко, которое он достал. И так писал.

Вот однажды надзиратель тихонько поглядел в дверное окошечко и видит странную картину: Ленин пишет.

Надзиратель быстро открыл двери, вошел в камеру и говорит:

— Вы попались! По-моему, вы сейчас что-то писали.

Ленин берет свою чернильницу и спокойно кладет ее в рот. И жует ее.

Надзиратель говорит:

— Что вы делаете? Вы чернильницу кушаете!

Ленин говорит:

— Вы, кажется, ослепли? Это не чернильница, а хлеб. И вот я его кушаю…»

Рассказ кончается так: