Иванов день

Яков — милый, трудолюбивый молодой писатель, автор многих талантливых рассказов, в особенности обожаемых Константином Фединым. Так случилось, что, разъехавшись в 1936 году из коммуны, мы потом редко с ним встречались. И теперь, когда основные редакционные дела были уже переданы из рук в руки, мы не могли наговориться.

15 июля 1940 года я в последний раз зашел в редакцию, чтобы через день-два уехать на юг. Мы еще некоторое время посидели рядышком с Ильичевым за столом, вспоминая наши прекрасные коммунарские годы.

В это время мне принесли от Зощенко папку с его новыми рассказами для журнала.

Я вытащил рассказы, и мы стали их перелистывать. Рассказы были аккуратно перепечатаны. На отдельных страницах попадались маленькие вставки, чаще вычерки. Но эти вычерки были закрашены итальянским карандашом, будто черной тушью, как орнамент. Вычеркнутое прочесть уже было невозможно (очевидно, для того, чтобы не отвлекать читателя, не разбивать впечатления, не пускать его на «кухню»). Буквы во вставках круглые, спокойные, строчка ровная, как напечатанная.

— Да, Михаил Михайлович — человек исключительной чуткости к слову, к звучанию, к интонации слова, — сказал я.

— По-моему, и в понимании людей, — поддержал разговор Ильичев и по своей привычке внимательно посмотрел на меня сквозь стекла очков.

— Ну, это разумеется. Писатель — инженер человеческих душ! — бодро сказал я.

— Не иронизируй!.. Писатели бывают разные, — в своей обычной спокойной манере продолжал повествовать Ильичев. — Посуди сам… Вот в прошлом году я как-то обедал в нашем писательском ресторане… За столиком я оказался один на один с Зощенко… Обедали. Ему подали какое-то овощное блюдо, вроде ботвы… Я спросил, что это такое… Зощенко ответил: «Это спаржа». Для него, бывшего штабс-капитана, спаржа была не новость, а для меня, недавнего провинциала, — в диковину… Зощенко это почувствовал, хотя я, почти незнакомый ему молодой писатель, ни слова больше на сказал. Зощенко подозвал официанта и заказал еще одну спаржу, для меня, — угостил… Вкуса этого блюда я не помню, а глаза и тихая манера поведения Зощенко, когда он угощал, никогда не забудутся…

Я согласился с Яковом и вкратце ему рассказал историю с гонораром Зощенко. Для сведения!

— Это так похоже на него! — расплывшись в улыбке, ответил Ильичев и снова ударился в воспоминания. — А как серьезно он относится к молодым!.. Конечно, сознает свой огромный опыт, исключительное умение крепко вязать слова… Произведения молодых оценивает с величайшей точностью, ответственностью и всегда — глядя вперед… Недавно, например, Гослитиздат выпустил книгу молодых под названием «Альманах», — может, попадался тебе, в ярко-красной обложке?.. Зощенко рецензировал и редактировал многие из напечатанных произведений. Там есть и моя повесть «Земля», известная тебе по «Звезде»… Я видел пачку рукописей, прошедших редактуру Зощенко… На первой странице, в верхнем углу каждой рукописи, Зощенко карандашом сделал свои замечания, поставил отметки. Например, на рукописи Ганса Леберехта — кажется, это был рассказ «Чужие дети» — Зощенко написал: «Рассказ написан талантливо. Автор будет писать хорошо, а может быть, и очень хорошо. М. Зощенко». Тут же стояла отметка «5»… На других рукописях отметки были «3», «3+», «4» «4+». Замечания были такие: «Рассказ написан удовлетворительно. Но автор мог бы написать лучше…» «Рассказ написан не без профессионального умения. Однако не талантлив. Автор будет работать в литературе успешно…»

Мы расхохотались, я передал Ильичеву папку с рассказами Зощенко и, пожелав ему успеха, покинул редакцию…

Я не был близким другом Зощенко — не мог им быть хотя бы потому, что был тогда вдвое моложе его… А он был писателем широко известным, с громким именем. Кто не знал Михаила Зощенко! Его читала вся страна!

Но в компании с Зощенко я не раз бывал. Как-то мы втроем — Зощенко, Лавренев и я — ходили на премьеру пьесы Копкова «Царь Потап» в театре имени Горького. И об этом, и о самой пьесе я писал в рассказе «Александр Копков и Всеволод Пошехонов»… Памятны мне два ужина с участием Зощенко… Вспоминаются, хотя и смутно, отдельные разговоры… Но вот одну встречу я помню в мельчайших деталях…

Произошла она перед самой войной, в первой половине июня 1941 года, в редакции журнала «Ленинград». Этот журнал тогда занимал три комнаты в верхнем этаже Дома писателя, где теперь находится секретариат Ленинградской писательской организации.

В залитой солнцем редакционной приемной машинистка Софья Хенкина (одна на два расположенных в разных этажах журнала — «Ленинград» и «Звезду»!) заканчивала перепечатывать мой новый рассказ. Я сидел на диване и просматривал газеты.

Вошел Зощенко. Поздоровался со всеми общим поклоном, — кроме меня и Хенкиной в приемной находилась сотрудница журнала Ариадна Кормильцева, — спросил у Хенкиной, как обстоят дела с перепечаткой его пьесы, та ответила, что хорошо, и попросила немного подождать, пока допечатает страницу.