Иванов день

Возвращаясь из кинотеатра, где обычно заканчивалось их воскресное гулянье, — с заходом в тир, где любили пострелять все, от Федора до Игорька, а в особенности Игорек и Леся (у Леси из десяти выстрелов бывало не меньше пяти — семи попаданий, а Игорек довольствовался нажатием на курок и звуком выстрела!), с заходом в переполненное кафе, где Игорек и Володя под присмотром Леси съедали свои традиционные две порции мороженого, в то время как Федор выпивал свое традиционное пиво, — они на этот раз сделали небольшой крюк, прежде чем направиться к мосту, по которому им предстояло с «монастырской стороны» возвращаться к себе, на правый берег.

Федор нашел улочку и дом Ганны Стефурак.

Они вошли во двор.

Федор сказал детям, больше обращаясь к Лесе, конечно:

— Вы тут посидите на скамеечке, а я поищу хозяйку.

— Не задерживайся только! — резко бросила Леся, усаживая братиков рядом с собой. Она сложила руки на груди, вся нахмурилась, приготовившись терпеливо ждать отца. Пора было возвращаться домой и обедать.

Федор постучал в верандную дверь.

— Зайдите, — донеслось до него издалека, точно из подземелья.

Он вошел на веранду, оттуда — в коридор, постучался в комнатную дверь.

На этот раз слабый голосок ответил:

— Зайдите, не бойтесь.

Он открыл дверь. Посреди комнаты стоял обеденный стол, накрытый клеенкой в ярких красных цветах. Он перевел взгляд дальше. По ту сторону стола, у стены, покрытой разноцветным гуцульским ковром, высунув голову из-под одеяла, на кровати лежала женщина с чуть ли не сплошь перебинтованным лицом. В щелочку между бинтами выглядывали лихорадочно блестящие глаза, приоткрыт был кончик приплюснутого носа да ярко-пунцовый рот. Что лежит там женщина, а не мужчина, он догадался по губам да по голубенькому платочку, который лежал у изголовья.

— Ой! — воскликнула Ганна, сразу узнав пришедшего по его торчащим ушам, и прикрыла платочком правую половину лица поверх бинтов. Тут же спрятала оголенную руку под одеяло.

Переступив порог, Федор набычился, огляделся по сторонам: в комнате было сумеречно.

— Мне Ганну Стефурак, — сказал он, не очень-то уверенный, что попал в нужный ему дом.

— Я и есть Ганна Стефурак, — раздалось с кровати.

Тогда он снял шапку, потоптался на месте.

«Эва, право, какой неуклюжий! — подумала Ганна. — А еще поет!»

— Так я из самодеятельности, от Николая Ивановича…

— Знаю, знаю, — перебила его Ганна, — нас знакомила Любка-ветеран. Помните?

Опершись руками о стол, он подался вперед, чтобы лучше ее разглядеть, но Ганна отвернулась к стене, сказала, придерживая платок у щеки:

— Не надо меня так пристально рассматривать.

— Да, узнать вас нелегко. Вы что — серьезно заболели?.. А мы вас ждем, ждем, — не очень-то складно начал Федор. — Николай Иванович позавчера вернулся из поездки по району, просил проведать вас, узнать, куда вы пропали… Не отдумали вернуться в хор? Николай Иванович очень хорошо вас помнит, радуется вашему возвращению…

— Пришла бы, конечно, как обещала. Да вот видите — заболела, — ответила Ганна.

— Что случилось с вами? — Федор сел на краешек стула, грудью навалившись на стол.

— Да вот упала, сильно ушиблась…

— А может, вас кто обидел? — И он этаким бойцовским петушком вздернул голову.

— Нет, ушиблась… — И она совсем повернула голову к стене. От обиды у нее показались слезы на глазах. Никому она не могла сказать правду.

— А у вас холодно! — вдруг поежился Федор. — Что, некому ухаживать? Пришлю бабок из старушечьего хора, хотите?

— Нет, не надо, спасибо, — Ганна улыбнулась краешком губ, незаметно приложила платочек к глазам. — Сейчас придет соседка, Ольга Васильевна, она все делает для меня. Передайте Николаю Ивановичу: вот встану на ноги и тогда зайду к нему. Скажите, Ганна Стефурак не отдумала насчет хора, но пока, вот видите…

— Хорошо, я все передам Николаю Ивановичу. — Федор поднялся, нахлобучил шапку на голову. — На прощание я хочу запалить вам печку. А то Николай Иванович этого мне не простит! Очень уж у вас холодно!

Ганна попыталась возразить, сказать, что не так просто обращаться с газовым стояком, но он успокоил ее:

— У меня точно такой же, только облицован не коричневым, а зеленым кафелем. — Он распахнул полушубок, включил свет, взял с табуретки гаечный ключ, отвернул краник на газовой трубе, оторвал угол тут же рядом лежащей газеты, запалил его, перекинул факелочек в левую руку, а правой отвернул второй краник, у самой печной дверцы, сунул горящую газету в печку — и газ вспыхнул, загудел тут же ровным гулом. Он прихлопнул дверцу.

И тут в комнату вбежал Игорек с криком:

— Ну, тато, ты скоро? — и стал тянуть его за полушубок.

Увидев лежащую в постели Ганну, он двумя ладошками с изумлением схватился за свои красные от мороза щеки, прихватив и торчащие уши и выпятив нижнюю губу (крайняя степень изумления!), вытаращив хитрые глазенки, посмотрел снизу вверх на отца, перевел взгляд на Ганну, снова на отца, снова на Ганну…