Иванов день

«Теперь несколько общих замечаний об авторе. Прежде всего, по-моему, неоспоримо немалое дарование Холопова и его своеобразный талант, и в то же время большие опасности, которые стоят на его пути и которые я пытался тут указать. Ясно, что если автор сочтет свою работу такой, что он не то чтобы «маститый» писатель, но во всяком случае уже сложившийся писатель, — все опасности для него пойдут в десятой степени. Работа предстоит колоссальная! Я думаю, что данные для того, чтобы создать значительные произведения, у Холопова есть. Весь вопрос в твердости характера и терпении. Уже в тех рассказах, о которых я говорил сегодня, чувствуется первая и очень интересная книга, надо только очень серьезно поработать еще над этими вещами».

(С большим любопытством и волнением я все это прочел в журнале через сорок четыре года, когда сел писать эти воспоминания.)

Ленинградский оргкомитет объявил в 1933 году конкурс на лучший рассказ. На литгруппе Слонимский и сообщил, что за рассказ «Клепка» мне присуждена премия. Но, невзирая на премию, он кое за что покритиковал и «Клепку».

Вот история и этого рассказа, и этой премии.

Я в очередной (сороковой, пятидесятый?) раз переписал свой самый первый рассказ «Клепка», который мне нравился больше других, и по совету друзей отправил его на конкурс. Но я тогда еще не знал, что рассказ надо перепечатать, сохранить себе копию. Переписав рассказ в тетрадку и отправив его на конкурс, я, к тому же, не оставил себе оригинала, по привычке порвал его и выбросил, уверенный, что посланный на конкурс экземпляр скоро вернется обратно.

Прошло несколько месяцев, и вот как-то на литгруппе «Резец» нам говорят, что вечером в Ленкублите будут объявлены итоги конкурса на рассказ.

Я не хотел идти туда. Что-то настораживало и пугало. Но знакомые «резцовцы» чуть ли не насильно затащили меня в Ленкублит, на Невский, 106. (Там сейчас помещается ресторан «Универсаль».)

Ленкублит? И по сей день не знаю точно, что это такое, хотя некоторые меня убеждают, что это… всего-навсего «Ленинградская комиссия по улучшению быта литераторов». Может быть, так оно и есть. Там в трудные тридцатые годы днем обедали писатели, а вечерами проводились поэтические вечера, обсуждения книг, было многолюдно и шумно.

Я на всякий случай сел в последнем ряду, у самых дверей… чтобы при первой же необходимости убежать из зала. Рядом со мной расположилась шумная компания «резцовцев».

Вот за столом президиума появляются члены жюри. Помню Бориса Лавренева, Леонида Борисова, Михаила Слонимского; был еще кто-то.

Лавренев зачитывает решение жюри. Как всегда, когда называют мою фамилию, я почему-то глохну. Но ее хорошо слышат рядом сидящие «резцовцы». Они тут же бросаются пожимать мне руку, хлопают по плечу! Оказывается, мне присуждена одна из главных премий!

Лавренев зачитывает еще несколько фамилий, называет еще несколько вещей, произносит приветственную речь, обращенную к лауреатам.

В зале раздаются аплодисменты. Тут бы мне и бежать!.. Но кто-то там, впереди, кричит:

— Пусть авторы прочтут премированные рассказы!

— Просим, просим! — раздается из разных концов зала.

За столом президиума — паника. Члены жюри перетряхивают свои портфели и, как объясняют сидящие рядом со мной многоопытные «резцовцы», не могут найти моего рассказа «Клепка».

Смущенный Лавренев, подняв руку, успокаивает зал, говорит:

— Наверное, «Клепку» кто-то из нас забыл дома. Остальные же премированные рассказы не подходят для чтения из-за своего большого размера. Сейчас концертная часть вечера все же состоится. Перед вами выступят ленинградские поэты!

В зале снова царит веселое оживление, раздаются шуточки, многие смеются. Но тут уж я благоразумно выбегаю из зала, мчусь на улицу, домой. Счастливый — и огорченный!.. Я же с самого начала вечера чувствовал, что должно произойти что-то смешное, непредвиденное!..

Через несколько дней я получаю от Слонимского письмо. Михаил Леонидович поздравляет меня и делает ряд замечаний по рассказу. (Это письмо я долго хранил. Пропало оно вместе с другими моими бумагами и документами в годы войны, когда я был на фронте.) Пишет Слонимский еще о том, чтобы я не огорчался, рассказ должен найтись у кого-нибудь из членов жюри.